Холм псов

Но все, кроме меня, ездили, начиная, едва теплело: в Натачу, Яблонну, Вежбову – в одно из сел над озерами. В каждом у кого-то из их родителей был деревянный домик без обогрева, где проводили уик-энды, а летом – и целые недели, плавали по озеру, крали лодки, пили пиво и вино, укуриваясь и разводя костры, устраивая ссоры с местными.

Я любил быть с Дарьей наедине, едва такое оказывалось возможным, в своей комнате, во дворе, на квартире у Трупака, который порой оставлял нам ключи, когда ездил на выходные к отцу в Щитен. Лучше всего было, когда она просто была рядом. Когда грела меня своим телом так, что я почти чувствовал жар. Тогда мои мышцы расслаблялись, дыхание выравнивалось, все расплывалось как в тумане, как видимое через закопченное стекло. После что-то такое я ощущал, лишь когда укуривался.

Воспоминания со временем карамелизируются, словно мед. Никто не сможет обмануть тебя больше, чем они.

Так или иначе, но как-то после школы она сказала, чтобы мы поехали на эту дачу днем раньше. Потому что все – я не до конца понимал, кого она имеет в виду, говоря «все», – уговариваются, что приедут туда днем раньше, забив на уроки и сделав Аське неожиданность.

Я согласился. Она сказала, чтобы я подошел к ее дому к шести, но я сперва решил поговорить с отцом.

– Какая дача, где, с кем, сука?! – слышал я сквозь кухонную дверь, как он кричал матери, поскольку ей я сказал первой. Попросил, чтобы написала мне заявление на отпуск в школе. Мать, естественно, согласилась, поняв все. Сказала, что поговорит с отцом, опустив только информацию о прогуле школы в пятницу.

– Что ему, плохо тут, не нравится?! – кричал он, похоже, после трех бутылок пива.

– Не в том дело, просто все его приятели туда едут, – отвечала мать.

– А если все его приятели начнут пыхать, ты тоже так скажешь?

– Но там же не станут укуриваться, – отвечала мать, и даже меня это позабавило.

Я спрятался в своей комнате, где Гжесь рубился на компьютере в «Героев меча и магии». Крики снизу становились все громче.

– Едете на дачу в Ястшембове? – спросил он, не отводя взгляда от монитора.

– Да, но ты не едешь, – сказал я, ища в одежде деньги и сигареты.

– Да я знаю, что не еду. Я никуда не езжу, – сказал он, пожимая плечами. На голове его была повязка из эластичного бинта. Подрался с каким-то парнем, который разрубил ему палкой кожу на черепе, а сам получил от Гжеся камнем в лицо и, говорят, потерял пару зубов. Гжеся отстранили от школы, и ему вроде вполне нравилось, что можно гонять «Героев» сколько влезет.

Отец снизу крикнул еще что-то, громко и невнятно, а потом в комнату вошла мать, посмотрела на меня и сказала:

– Будь осторожен. Возвращаешься в воскресенье к обеду.

– Что ты ему сказала? – спросил я.

Ничего не ответив, она вышла из комнаты. Я доныне не знаю, какой аргумент она тогда использовала.

– У тебя все есть? – спросила Дарья, когда вышла ко мне из дома.

– Все. Немного денег, курево, шмотки, – сказал я, показывая на рюкзак.

Она улыбнулась.

– Тогда пойдем, – сказала и взяла меня за руку. Ее ладонь была теплой как солнце.

В Яблонну мы поехали автостопом. Не помню, кто нас вез, но помню, что был он за рулем кабриолета и что я тогда впервые ехал кабриолетом, к тому же под ярким солнцем и с девушкой, которой – я все еще был в этом уверен – не заслуживал. Я был для нее слишком некрасив, слишком странен, она просто ошиблась, приняла меня за кого-то другого, может, у нее что-то со зрением, может, она спит наяву. И я помню, что когда ехал тем кабриолетом, когда держал ладонь на рюкзаке, который успел уже наполниться банками с пивом, то думал, что когда доберемся до места, сразу все и случится. Там будут мои друзья, но появятся ее друзья и подруги; некоторых я, конечно, знал, но с кем-то не говорил никогда; и что именно в их присутствии ее глаза, наконец, раскроются. Она посмотрит на меня, на меня в настоящем моем виде, не измененного из-за ее проблем со зрением, но на меня – худого, вялого, все еще немного прыщавого меня, прижмет руку ко рту, чтобы не сблевать, и скажет:

– Знаешь, Миколай, извини, но не знаю, что ты здесь делаешь, никто не хочет, чтобы ты тут был.

А потом, рыдая, побежит умываться и будет часами, до крови, оттирать себя пемзой.

Но пока что Дарья сидела на заднем сиденье, вжавшись в меня, и, несмотря на все мои опасения, были это наилучшие минуты в моей жизни.

К Яблонне нужно было съехать с главной трассы на кривую гравиевую дорогу: дача родителей Аськи стояла в самом ее конце. Помню, мужик из кабриолета высадил нас на повороте, и дальше мы шли пешком; помню, сняли куртки, завязали их себе на бедрах, потому что было по-настоящему тепло, как для ранней весны, по очереди пили из одной банки. Помню, я чувствовал себя свободным и в безопасности. Я уже знал, что счастлив, так как люди, бывает, и всю жизнь проживают без таких моментов.

Дом был деревянным, двухэтажным, с крутой треугольной крышей. Его окружали высокие деревья, главным образом ели, в одном углу двора виднелся колодец, в другом – место для костров, окруженное покрытыми сажей камнями. Калитка была заперта.