Хочу быть как ты

Однажды в Киеве знакомые привели меня в гости к некой мадам Ирэн. Француженка, приехала в тридцатые годы в колыбель социализма – учить пролетарских детей танцевать революционные танцы. Обратно из колыбели, как нетрудно понять, её уже не выпустили. Спасибо, в лагерях не очень мучили: все же понимают, что отдавать детей на обучение настоящему носителю языка – реально круто, Пушкина все читали, в том числе лагерные начальники. Оттрубив десятку, она вернулась в Киев и продолжила преподавать. Начиная с шестидесятых годов, в её квартирке день и ночь тусовалась франкоговорящая публика – в основном её ученики, которых старушка учила как танцам, так и языку. И вот я попал к ней в дом.

Прежде чем мы сели за стол, всем было сказано, что Олег Анатольевич, хоть и работает в МГУ на кафедре, но по-французски ни в зуб ногой, то есть натурально ни бельмеса, поэтому за чаепитием говорим по-русски. Они сказали: о-ля-ля, как это – работает в самом МГУ, а по-французски ни в зуб ногой, ну ладно, будем говорить по-русски. Раз антре ну – л’ом рюс, будем говорить по-рюсски. И они честно пытались, они заговаривали по русски, но через пару фраз автоматом перескакивали на французский – так им в этом доме было привычней.

Когда за окнами стемнело и мы засобирались на выход, мадам Ирэн в прихожей сказала (по-русски) нам, что мы рано уходим и могли бы посидеть ещё.

– Pardonez-nous, madame, – сказал я без малейшего акцента. – Nous n’avons pas de temp et nous devons partir.

Мадам упала в обморок. Ученики перенесли её на кровать, нам велели уже идти, потому что пользы от нас никакой не было, и стали её откачивать. Мы ушли. Больше мы со старушкой в этой жизни не виделись, но через пару лет киевские друзья мне рассказывали, что она до сих пор уверена в том, что я блистательно подтвердил её педагогическую теорию: что если при человеке говорить по-французски, он от этого и сам заговорит. Я же вот заговорил! А ежели к тому же с музыкальным слухом человек, да ещё работает на кафедре в МГУ – то ему достаточно одного вечера посидеть под французской словесной картечью – и сразу заговорит. Со мной же получилось!

Однажды, не помню уже, за каким чёртом, меня занесло в книжный магазин на Полянке. Хотя нет, помню: хлынул ливень, а я был без зонтика. То есть я-то как раз собирался выпить и побродить под дождём, поскольку пребывал в лирическом/философском настроении, в очередной раз поругавшись с женой из-за отсутствия денег. Но дождь пошёл раньше, чем я нашёл винный магазин, а трезвым шляться под струями и стучать зубами – был уже сентябрь – ищите дураков. Книжный магазин подвернулся весьма кстати.

Бродя среди полок с унылой кучей всякого псевдолитературного говна (классики стояли отдельно от соцреализма), даже пролистнув пару книжек, поражающих лживостью и бездарностью письма с самой первой страницы, я вдруг подумал: сколько вокруг взрослых, серьёзных с виду людей притворяются писателями – ради того, чтобы их не отправили копать под дождём картошку или стоять по 8 часов кряду у железного станка, тупо двигая взад-вперёд ржавым рычагом! Опять же, платят. Платят столько, сколько за станком не заработать и за год, а на картофельном поле, утопая по гениталии в жидкой грязи – не заработать и за всю жизнь. Хватает и жене на шубу, и детишек в МГИМо пристроить, и на блядей в ЦДЛ – у всех этих… членов секретариата исполкома Международного Сообщества Писательских Союзов и лауреатов премии Ленинского комсомола.

За что же им столько платят? За то, что они производят продукт, нужный человечеству? Полноте. Никакого продукта они не производят.

Им платят за притворство.

Человек, предположим, рождён для разгребания говна лопатой, как птица для полёта, а вместо этого он сидит в Москве и притворяется писателем. Притворяется с таким усердием, что сопли пузырём – ну очень не хочется лопату в руки. Суёт кому-то взятки, чтобы печатали его писанину безумными тиражами – только бы не выгребная яма под ногами. А вдуматься – как же он этим притворством разрушает свою карму! Да чёрт с ней, с кармой и с ним самим – но он ведь, подлец, под само Мироздание подкапывается! Когда счёт таким притворщикам идёт на сотни тысяч – это уже подкоп под весь вообще порядок вещей, на котором держится Мироздание. А подкопанное здание долго не стоит – оно рушится. Мироздание в том числе. И это нас определённо ждёт в ближайшем будущем.

Не в глобальном потеплении беда, и не в глобальной эпидемии СПИДа, а в глобальном притворстве!

Поражённый этой мыслью, я подумал: а я-то сам кем притворяюсь? На первый взгляд – вроде бы никем. Учёным точно не притворяюсь ни разу, хотя в иной компании не премину упомянуть, что работаю в МГУ на кафедре. Не утомляя собеседника подробностями о своих командировках в производственные партии.

И тут я вспомнил ту француженку, мадам Ирэн. А ведь вот, подумал я, есть же на свете где-то человек, уверенный в отношении меня в одной вещи: что я теперь говорю по-французски, и практически без акцента. А я не говорю. Ни с акцентом, ни без. Вызубрил единственную фразу, и только.