Хочу быть как ты

Наконец, мы перетаскали все щиты и сложили их в штабеля. Далее нам предстояло чистить бетонный желоб, по которому откуда-то сверху стекала вода в сторону моря. Желоб был забит жидкой глиной, ветками, окурками – разным говнищем, одним словом. Эдуард глянул на свои беленькие импортные кроссовки и тяжко вздохнул. Мои кроссовки были попроще, чем у коллеги, но, однако же, единственные в моём гардеробе. Витя же, заметив наши с Эдуардом сомнения, усмехнулся торжествующе: он-то был одет в сапоги с отворотами, причём сапоги были сшиты из хорошей кожи, а отвороты были загнуты с каким-то особенным изяществом. Витя явно своими сапогами гордился – за неимением, надо думать, других предметов для гордости.

Дядя Ваня с сочувствием посмотрел на нас и поманил за собой в сторону склада. Там в углу пылилось с прошлого сезона несколько пар говнодавов – то есть кирзовых сапог потрёпанного вида.

– Пер’обуйтесь, ребяты, – сказал дядя Ваня.

До самого обеда мы скребли лопатами бетонный жёлоб, а говнище носили носилками куда-то за хозблок и там сваливали в кучу. Мои сапоги, которые я подобрал себе на складе, щегольством не блистали, однако тоже были с отворотами. Время от времени, чтобы отвлечься от нудной работы, я смотрел на свои сапоги и представлял себе, что я д’Артаньян. Хотя сапоги с отворотами ещё не делают из человека д’Артаньяна. Да и какой может быть д’Артаньян с лопатой в руках и бетонным жёлобом под ногами? Тем более с носилками в руках, из которых весеннее говнище так и норовит капнуть прямо за пресловутые отвороты.

Впрочем, если верить всяким бытописателям, д’Артаньяну тоже прилетало говнища с верхних этажей – и за отвороты сапог, и прямо на башку. Поэтому они и носили такие широкие шляпы. Интересно, был ли в полку де Тревиля такой вот сальный Витя, похотливо нашёптывающий: д’Артаньян, я бы впердолил вон той бабе, а ты бы впердолил, д’Артаньян? Наверняка был. Наверняка там таких было большинство. И, что уж достоверно точно, у всех воняло изо рта.

Спросить дядю Ваню, нет ли у него в загашнике широкополой шляпы? Нет, пожалуй, не спрошу. В домиках, составлявших лагерь «Солнечный», отсутствовали вторые этажи, с которых могли что-нибудь сбросить вам на голову.

Пару раз по дороге нам попалась завхоз-кастелянша. В первый раз она прошла мимо нас молча, во второй раз сказала:

– Какой же вы трудолюбивый и порядочный человек! – обращаясь при этом не подумайте, что к нам с Эдуардом – лично ко мне! – Вы уж не утруждайте так себя работой. Работайте как все – отдыхая!

Я поклялся старушке именно так и поступить.

Перед обедом мы вернулись на склад переобуться – в говнодавах в столовку нельзя было заходить, Зинаида Максимовна успела там помыть полы. У входа на склад задумчиво стоял толстый Гарик. На плече он держал сумку с инструментами, а заплывшими глазками внимательно рассматривал нашу цивильную обувь.

Гарики – что тощий, что толстый – были специалисты, поэтому в нашей бригаде не участвовали, а имели от начальника индивидуальные подряды. Один был сантехник, другой – плотник, или наоборот.

– Вано-о-о! – пропел Гарик, завидя нас.

– Ась? – отозвался дядя Ваня, несколько запыхавшийся.

– Дело-то – а-а-вно!

– Уж как есть…

– Это чьи кроссовки? – спросил Гарик.

– Ребяты! – ответил дядя Ваня.

– Што ребяты?

– Ребяты, говорю, пер’обулись!

– А-а… А я-то думал на рынок снесть…

– Да снеси, – пожал плечами дядя Ваня. – Нам потом бутылку за них принесёшь…

Мы с Эдуардом только глянули друг на друга и бросились пер’обуваться.

* * *

Когда мы закончили трудовую смену, день был ещё в самом разгаре. Я переоделся и слегка пробежался по берегу – не столько ради физкультуры, сколько для того, чтобы захотелось потом залезть в холодное море и там ополоснуться. Душевая в лагере ещё не заработала и когда заработает, было никому не известно – что меня и не удивляло, поскольку сантехникой заведовал один из моих приятелей – Гариков. У себя в комнате я заварил себе чаю покрепче и раскрыл учебник французского языка.

Объясню, почему французского, а не какого-нибудь хинди.

Когда я учился на очном и участвовал в агитбригаде, мне как-то раз досталась роль в одном спектакле. Роль была не сказать, чтобы самая длинная. Я выходил на сцену и произносил на чистом фр. языке:

– Извините нас, мадам, у нас нет времени, и нам надо идти, – после чего уходил и назад не возвращался.

Зубрил я эту фразу недели две. Над моим произношением трудились лучшие еврейские барышни нашего курса – со спецшколами, гувернёрами, жизнью при посольстве и т.д. Наконец, настал день премьеры. В нужный момент я вышел и сказал то, что должен был сказать.

На этом завершилась моя театральная карьера. Агитбригадские спектакли недолговечны: наше представление закончилось и более не возобновлялось. А зазубренная фраза засела в памяти на всю жизнь и сама собой выскакивала из башки на язык в самые неожиданные моменты.