Хочу быть как ты

Так я, стало быть, соратничаю со всеми этими уродами – я обвёл взглядом полки с соцреализмом – в разрушении Мироздания и порчу себе карму?

Ну уж нет, сказал я себе. Хочешь быть последовательным – будь им. Взял себе за принцип не участвовать в подлостях власти – не участвуй и в подлостях тех, кто эту власть обсасывает, избегая лопаты в руках и канавы под ногами.

И я купил себе учебник французского языка. Так и не побродил пьяный под дождём – на выпивку денег не осталось.

* * *

В общем, не прошло и года, как дошли руки и до французского языка.

Алонс анфан де ля патри!

Увлёкшись, я сходу проштудировал пять вступительных уроков. На шестом, вежливо постучавшись, вошёл Эдуард.

– Олег, можно я посижу у тебя? Хотя бы до ужина?

Я кивнул на пустую кровать.

– Не поверишь – они опять пьют, – сказал он обречённо.

– Отчего же не поверю?

– Но ведь нельзя же столько пить!

– Боюсь тебя огорчить, но это они ещё всерьёз не начинали. Они в этом профессионалы. Дождись субботы – сам увидишь.

Зуб даю, у Джордано Бруно, услышавшего свой приговор, не было такого лица. Но тот хотя бы знал, за какие грехи ему разводят костёр под задницей.

– И ты с ними будешь пить? – поинтересовалось дитя.

– Ну уж нет! Вчерашний мезальянс будем считать минутой слабости.

– А в поезде?

– Ну да, тут ты меня поймал, – я откинулся на стуле и поднял руки. – Как учат в разведшколе, один мезальянс – случайность, два мезальянса – уже система, а значит – провал…

Эдуард смущённо улыбнулся. Впрочем, вид у него был такой, будто он и есть тот самый преподаватель в разведшколе, которому я только что успешно сдал зачёт по конспирации.

– Не бойся, не собираюсь я с ними пить, – я взял серьёзный тон, потому что тема была – серьёзней некуда. – Мне некогда. У меня, видишь ли, режим, который я однозначно должен исполнять: восемь часов с тачкой по лагерю бегать, потом – час спорта, заплыв в море и шесть часов – за столом. Подготовка к сессии, английский язык, французский язык, тщательное изучение концепции Достоевского о воздаянии, конспектирование труда моего научного руководителя, ещё кое-чего конспектирование…

На секунду мне стало стыдно. Про подготовку к сессии – вот я зачем сейчас соврал невинному юноше? Чью маску я напялил на себя на этот раз? Прожжённого диссидента, в каждом подозревающего стукача?

– С французским я мог бы помочь, – сказал Эдуард, радостно улыбнувшись. – Я с детства на нём говорю.

– Персональный гувернёр? – спросил я тоном революционного матроса. – Судьба-онегина-хранила?

– Хуже, – улыбнулся Эдуард. – Ма тан ви ан Франс. Родная тётка живёт во Франции. Я к ней с детства езжу каждый год.

– Не может быть! – я округлил глаза. – Как же тебя взяли на работу в МГУ с такой подмоченной репутацией?

– Ле тан шанжан, – вздохнул Эдуард. – Раньше бы не взяли. Хотя, не скрою, приятнее было бы отнести мой прошлогодний провал на вступительных экзаменах на счёт не моей бездарности, а подмоченной репутации…

– Тогда за дело! – сказал я. – Не будем терять ле тан!

– Лё тан, – поправил меня Эдуард.

– Вот именно! А ты говоришь – пить. Когда мне с ними пить! Да они и не зовут.

– Потому что им начальник лагеря запретил тебя звать. Сказал, что ты студент, готовишься к сессии, должен не отвлекаться и всё такое. Вот и не зовут.

* * *

Настали выходные.

Народ любит выходные. Их ждут не дождутся. К ним готовятся заранее. На них строят планы. Ждал выходных, не знаю, зачем, даже юноша Эдуард – несмотря на то, что я напугал его страшным пьянством, которым займутся его соседи по комнате, едва настанут выходные. Не то чтобы я открыл ему Вселенную. Его соседи по комнате и не скрывали ни от кого своих намерений в ближайшие выходные упиться до смерти.

Впрочем, я с ними на неделе мало общался – на выпивку они меня действительно больше не звали, так что я вёл ровно тот образ жизни, который себе наметил: восемь часов работал на благоустройстве лагеря, потом делал пробежку, мылся и ровно шесть часов проводил за письменным столом – учил языки, конспектировал христианство, что привёз с собой (за Достоевского и труд моего любимого шефа пока не брался), более того – в лагере, точнее, в кабинете завхоза-кастелянши, оказалась небольшая библиотека, в которой я позаимствовал томик Есенина и томик Твардовского и выучивал каждый день по одному стихотворению – в один день из одного томика, в другой – из другого. Через каждый час я выходил из-за стола и делал на крылечке 40 отжиманий и 40 приседаний, после чего возвращался к занятиям. Эдуард неизменно присутствовал при моих научных изысканиях – сидел на кровати, читал книжку и час из шести посвящал мне – то есть уроку французского языка. Он мне нисколько, в общем, не мешал, да и жалко было мальчонку: алкаши его бы в конце концов загнали в могилу. Но! Ни разу я не дал ему совета пасть в ноги начальнику лагеря и попросить отдельное жильё. Начальник бы и не дал. И уже тем более я сам перед начальником за него не собирался ходатайствовать. «Да вы оборзели, товарищ студент!» – скажет мне товарищ полковник и переселит к алкашам.