Хочу быть как ты

Вот так, в свой законный выходной, практически не проснувшись, я оказался при лопате. До обеда мы втроём занимались тем, что окапывали мандариновые деревья. Да не смутит читателя мичуринско-тимуровское звучание этой фразы. Пытка есть пытка – неважно, пытают вас общественно-полезным трудом из благостных побуждений, или просто так, из садистского сладострастия. Время от времени я со стоном падал прямо в тёплую землю, рыдая от острой боли в пояснице. Но усилием воли заставлял себя встать и копать дальше. Отчасти мне скрашивали моё состояние мандарины, кое-где висевшие на ветках с прошлого года. Сроду я не едал таких сладких мандаринов. Видно, перезимовав на ветках, они дозревают до какой-то нечеловеческой сладости. Такое я сделал для себя в тот день открытие в области ботаники. На Нобелевскую премию оно, может, и не тянуло. Да и Эйнштейн с ней, с Нобелевской премией. Есть вещи поважнее. Например, как выжить в апрельских субтропиках после вчерашней пьянки с Гариками. Если бы не мандарины – я хрен бы выжил.

Что мне было совсем непонятно – собутыльники мои давешние копали как заведённые, со страшной скоростью, ни разу не хватаясь ни за поясницу, ни за какие иные органы тела. Они, как и я, жрали мандарины с веток, очищая их неуловимым движением пальца и не останавливая работу. Кожуру зарывали в землю. Биороботы долбаные, подумал я про них, не без уважения, впрочем. Каким-то боком всплыл из памяти матерщинник Гумилёв, самиздатовская книжка которого про божий кнут, которым секут континенты, ходила у нас в общаге по рукам: «Я вам не интеллигент, у меня профессия есть». Вот и я вам отныне не интеллигент, я мастер скоростного копания.

Биороботы не только что пахали молча и не останавливаясь, они даже не курили ни разу, чего я вообще понять не мог. Разве что в качестве передыха толстый Гарик время от времени втыкал лопату в землю, возвращался немного назад, забирал из-под дерева пустые стаканы и переносил их вперёд, докуда мы ещё не дошли, там ставил под дерево и возвращался к лопате.

В общем, если работа сделала из обезьяны человека, то из меня она в конце концов сделала дохлый труп мёртвого человека. Дойдя до края рощи, мы бросили последние лопаты земли, и я, лишившись сил, которых и без того уже не имел, свалился на прошлогоднюю травку, и её нам уже не надо было копать. Со скрипом повернув голову, я охватил взором пройденный нами мандариновый путь. Начало пути скрывалось за горизонтом.

Как символ отмены крепостного права, а также 13-й поправки к Конституции США, явился заветный кувшин, а при нём – довольный хозяин.

– Хорошо поработали, – сказал он, разливая вино.

Мы выпили, причём я сделал это не вставая с земли. Протянуть длань в космос за стаканом – уже одно это стоило мне усилий и инфернального хруста в костях.

Хозяин унёс кувшин, стаканы и лопаты, а мы поплелись в лагерь. Поднимал с земли меня тощий Гарик, усмехаясь в усы. Маршрут наш завершился, как нетрудно догадаться, в комнате 29. Эдуард лежал на койке, занимаясь чтением своей книжки. Я протянул ему ключ от своего обиталища и со стоном свалился на стул, без малого его не разломав. Толстый Гарик добыл из-под кровати бутыль с красным вином. Тощий Гарик высыпал на стол мандарины, которые успел нарвать на плантации, пока я лежал и охал. Я, может, и желал бы возразить против чего-нибудь, но я не возразил.

Спустя где-то час, когда уровень вина в бутыли уменьшился наполовину, телесные хвори оставили меня в покое.

– Ну, что, – спросил меня толстый Гарик. – Очухался, мичурин?

– Очухался! – доложил я чётко и спокойно.

– Тогда держи! – он вставил в бессильную длань мою целую кучу денег: четыре трёшницы.

– Что это? – удивился я.

– То, что ты заработал сегодня на мандаринах!

Мысли мои отуманенные побежали в обратную сторону: я вспомнил утреннюю сцену, когда меня после непристойных реплик начальника лагеря поволокли на плантацию, там вставили в руки инструмент и показали, где копать, и я ни разу даже не поинтересовался, а чего ради происходит это подвижничество, какая мне корысть надрываться из последних сил в свой законный выходной и вообще какого хера! Честно, про деньги даже ни на секунду не задумался.

Образ супруги нарисовался передо мной в сгущённой атмосфере комнаты 29, и этот образ сурово спросил меня: опять ты позволяешь использовать себя как дешёвую проститутку?

Я помахал перед образом супруги честно заработанными трёшницами и, вероятно, изобразил на физиономии какую-то гримасу, чем вызвал некоторое недоумение в среде Гариков.

Впрочем, опять вру: не было ни недоумения, ни образа супруги, нарисовавшегося в воздухе наподобие джинна из гранёного хрусталя. Вместо этого я увидел толстого Гарика, поднявшего палец, что означало: внимание, граждане! Потом я услышал звуки гитары и женский голос, который где-то там, за дверью, пропел:

– Так не проси о милости, на неё не больно я, я ведь, милый, шилохвость, утка вольная!

– Что это? – спросил я. – Что за чудо? Женщина поёт? Где?