Официально, однако, митрополит участвовал в торжественной встрече царских послов, прибывших из Переяслава в Киев. В своей речи он приветствовал желание послов посетить «древних великих князей русских наследие», «седалище первейшее благочестия рускаго». «Целует вас, — говорил он, обращаясь к послам, — в лицы моем он, благочестивни Владимер, великий князь руский». Таким образом, и в этой речи снова неслучайно появляется имя Владимира Киевского. Речь заканчивалась следующими, обращенными к послам, словами: «Да вашим пришествием обновитца, яко орлу, юность наследия благочестивых великих князей руских»[71]. Смысл этих важных слов раскрывается при обращении к рассказу об орле в «Физиологе» — средневековом сочинении о чудесных свойствах животных. Состарившийся орел поднимается к солнцу, которое опаляет его крылья, но возвращает острое зрение его глазам, затем он три раза окунается в источник, из вод которого снова выходит молодым и сильным[72]. С приходом русских послов, т. е. с объединением «Великой» и «Малой» России в едином государстве, Русь должна была возродиться, стать такой же процветающей и сильной, какой была во времена Владимира. Тайные убеждения митрополита были иными, но он вынужден был говорить то, чего ожидало от него украинское общество, что сразу после Переяславской рады стало в этом обществе общепризнанным.
К числу сторонников Косова среди украинского духовенства принадлежал игумен Михайловского Златоверхого монастыря Феодосий Василевич, позднее наместник митрополита на землях Великого княжества Литовского. Он не ограничивался тайными сношениями, а в 1655 г. призывал жителей перешедшего на русскую сторону Могилева сдать город войскам гетмана Я. Радзивилла[73]. Однако именно в его грамоте царю, написанной в конце весны 1654 г.[74], мы находим развернутый комментарий и к словам В. В. Бутурлина, что Бог решил «воздвигнуть» Русскую землю и к словам митрополита об обновлении «наследия благочестивых князей руских». Бог, писал он, обращаясь к царю, «воздвигнув в нынешнее радостное лето от многих лет усопшаго великого равноапостолного князя российского святого Владимера». Такое чудо воскрешения произошло тогда, когда Бог «ваше царское величество постави всеа Российский земли, яко и оного прежде, самодержцу». Таким образом, и здесь повторяется та же, уже знакомая мысль. Объединение жителей России и Украины в одном государстве приведет их к новому расцвету, подобному, имевшему место в «золотой век» Владимира Киевского. Действуя так, Бог «возвел погребенную российского рода честь и славу». Эти слова содержали в себе краткую, но вполне определенную оценку предшествующего периода в истории Украины как времени упадка «российского рода», который должен смениться теперь его расцветом. Слова эти убеждениям Феодосия Василевича не соответствовали, но он был вынужден следовать мнению, господствовавшему в современном ему украинском обществе.
Разумеется, сказанное не означает, что среди украинского духовенства преобладало враждебное отношение к решениям Переяславской рады. Хорошо известно, что среди белого духовенства, в особенности в городах Левобережной Украины, было много стойких сторонников прорусской ориентации.
Еще в 1653 г. переяславский протопоп, встречая русских послов, выражал пожелание, чтобы Алексей Михайлович был «не только самодержцем, но и всего света властелен, яко вторый Август», «сего света солнцем земным»[75]. Нежинский протопоп Максим Филимонович, в 1654 г. встречая возвращавшихся из Переяслава русских послов, сравнивал Алексея Михайловича с Моисеем, который «из работы египетские и от руки фараоновы сынове йзраилевы ‹…› свобод ил есть»[76].
В речи, произнесенной Максимом Филимоновичем перед царем Алексеем Михайловичем 27 сентября 1654 г.[77], дана наиболее развернутая оценка решений, принятых в Москве и Переяславе, устами представителя украинского общества. Правда, учитывая позднейшую роль протопопа как одного из главных представителей промосковской ориентации среди духовенства Левобережной Украины, можно было бы искать в этой речи отражение великорусских, московских взглядов, но, учитывая, что к этому времени можно говорить лишь о первом контакте протопопа с новой для него средой, есть все основания видеть в его речи отражение воззрений, сложившихся в украинском обществе XVII в.