Химка. Из записок психиатра

Организация выделяла общежитие в соседнем районе и брала на себя питание работников. Больница должна была на два месяца выделить 60 человек под руководством трудинструктора. Больные принимались на работу. Им начислялась заработная плата. Главному врачу надо было отменить лечение тяжёлыми лекарствами и подписать договор о сотрудничестве. И он решился на эту авантюру. Она оказалась удачной. Больные на вольных хлебах чувствовали себя прекрасно. Работали от зари до зари. Вели себя прилично. Из всех шестидесяти только у одного к концу срока появился неудержимый интерес к женщинам. Его снова забрали в больницу от греха подальше.

Пострадали только сотрудники больницы – всё лето им самим пришлось убираться дома, следить за детьми, обрабатывать свои огороды, косить сено. Они роптали на новые порядки, но открыто им не противились. Ведь другой работы, кроме больничной, в селе не было.

Каждый год на Байкале появлялись слухи о скором закрытии «градообразующего предприятия» и переводе больных в город. Что было бы вполне логично и экономически обосновано, но этого решительного шага никто не делал. С больничкой краевое руководство поступало так же, как и местные врачи с больными. Их и не лечили, и не выписывали домой. Просто ждали, когда они сами приберутся. Должна же больница тоже когда-нибудь развалиться сама по себе. И она тихонечко умирала.

Но страсти в ней кипели нешуточные. Маленькие замкнутые коллективы живут по своим, часто непонятным для пришлых законам. Это происходит в закрытых воинских гарнизонах, тюрьмах, школах-интернатах. Байкал не был исключением. Здесь все знали друг о друге абсолютно всё. Более того, знали и о проделках родственников соседей до десятого колена. Народ был разделен на две большие непримиримые и одну маленькую неопределившуюся группировки. Незримую войну вели Лысаки и Жоровы. Кто-то из их родственников когда-то занимал значимые посты в больничном штате. Был завхозом, заведующим отделением или рулил подсобным хозяйством. Если поднимались Лысаки, они нещадно давили Жоровых. Гнали из «теплых» мест, забирали ставки, устраивали на работу свою родню, не давали конкурентам больных для частных хозяйственных работ. Постепенно уровень ненависти к несправедливой правящей элите достигал у Жоровых критической отметки. И тогда, отбросив все условности, в ход вступала «тяжелая артиллерия». Во все инстанции от прокуратуры до ООН летели гневные жалобы с описанием преступных действий нечистых на руку Лысаков. Иногда битва заканчивалась тяжелыми последствиями. Ряды Лысаков редели. Некоторые из них присаживались на определенный срок. Потом поднимались Жоровы. И всё повторялось с точностью наоборот.

В группу неопределившихся входили приезжие сотрудники – медсёстры и санитарки из посёлка, которых более всего мучал вопрос как добраться сначала до работы, а потом до дома. С наступлением холодов рейсовый автобус на двадцатикилометровый проселочный маршрут выходил не всегда регулярно.

Руководители больницы использовали лысо-жоровое противостояние в своих корыстных целях. Главный врач, манипулируя интересами кланов, мог мобилизовывать их на трудовые достижения с помощью принципа: «Эти смогли, а вам слабо?». Или: «Эти не сумели, а вам под силу!». Александр Петрович смог таким путем наладить трудотерапию. Один клан занялся производством ящиков. Второй – сельскохозяйственным производством. Но надежд на их примирение никто не питал.

Не было и надежд на скорое выздоровление Морозова Виталия. Его психо-эмоциональное состояние с грубыми или гебоидными нарушениями поведения могло быть результатом тяжелого психотического процесса. Неужели однократный приём «химки» мог спровоцировать всё это? Видимо мог, полагал Петрович, поскольку другие причины попросту отсутствовали. На его памяти был уже подобный случай.

Тогда он работал психиатром в районной поликлинике. Однажды летом в конце рабочего дня, когда народ в поликлинике уже рассосался, вернее разоспался после обеда, в кабинет Петровича ворвался высокий худощавый парень с топором в руках. Раньше доктор его не видел, поэтому сразу напрягся. Дровосек представился Пашковским Игорем. Подошел ближе. На просьбу сесть ответил отказом и стал задавать притаившемуся за столом врачу вопросы.

– Это вы гробите больных, выписываете им лекарства, которые не лечат, а калечат?

– Что вы, что вы, – попытался уйти от прямого ответа улыбчивый доктор. – Я не использую лекарств. Лечу словом…

– Так значит, вы ещё не совсем испорчены? На вас можно положиться? Тогда я предлагаю вам вместе со мной заняться оздоровлением населения, особенно детского.

– Хорошо, давайте займемся, – бодро и радостно отвечал доктор, боязливо поглядывая на покачивающийся топор в руках явно больного парня и обдумывая как выбираться из создавшейся западни.

– Я предлагаю строить бани. В лесу. И обязательно из осиновых бревен.

– Почему именно из осиновых? – тянул время док.

– Осина – это ось. Ось жизни. Недаром из неё делают колы, которыми изгоняют всю нечисть. В таких банях погибают все микробы и хвори!

– А как вы догадались?