Хаски и его учитель белый кот. Том III

Император редко оставался с ней на ночь, при этом всегда был крайне осторожен и делал все, чтобы не позволить ей забеременеть. Один единственный раз, когда он излился в ее лоно, случился совсем недавно. Тогда он сильно напился и, поссорившись с наложницей Чу, ввалился к ней посреди ночи.

Она уже крепко спала, когда занавес вдруг распахнулся, и она встретилась взглядом с парой налитых кровью, совершенно лишенных огня разума глаз. Прежде, чем она успела среагировать, он перевернул ее на живот, сорвал исподнее, грубо вошел в ее тело и начал двигаться. Во время этой внезапно обрушившейся на нее безумной пытки, он безжалостно схватил ее собранные в узел волосы и хрипло выдохнул ей в ухо:

— Кому ты тайно пишешь письма за моей спиной? Ты так заботишься о нем?

В самый разгар этого безумного сношения, когда женщина достигла своего пика и обмякла, за своей спиной она услышала хриплый шепот:

— Ты никогда никого не увидишь… ты не сможешь никуда уехать… ты можешь быть только наложницей Чу этого достопочтенного… даже если ты никогда не смиришься…

Очнувшись от этого унизительного воспоминания, Сун Цютун натянула на лицо маску доброжелательности и, чуть потупив свои прекрасные глаза, с улыбкой сказала:

— Даже если император не обращает внимания на правила приличия, однако, так или иначе, мы теперь сестры. Я всегда хотела увидеться с ней и преподнести ей мое скромное подношение.

Тасянь-Цзюнь положил руку на бамбуковый занавес, но не спешил его поднимать:

— У нее все есть. Ни в чем нет недостатка.

Раз уж он закрыл эту тему, у Сун Цютун не было иного выбора, кроме как своим теплым и нежным голоском произнести еще несколько вежливых фраз, а потом беспомощно наблюдать, как император садится в повозку и уезжает куда-то вместе с этой лисой в человеческом обличьи.

Тем временем внутри повозки восседающий на мягкой циновке Тасянь-Цзюнь стоически терпел боль в ребрах, пытаясь сдержать смех, и с самым серьезным выражением лица продолжал выговаривать своей наложнице:

— Будучи императором всего мира, этот достопочтенный питает к тебе особое расположение, слишком выделяя тебя среди прочих. Боюсь, что в глазах народа это выглядит неподобающе.

— …

Мрачный Чу Ваньнин сидел в профиль к нему и молча смотрел в окно, никак не реагируя на его слова.

Просачиваясь сквозь щели в бамбуковом занавесе, солнечные лучи ложились на его худое, почти прозрачное лицо, создавая несколько слоев светотени. Тасянь-Цзюнь какое-то время пристально смотрел на него, а затем наклонился и просто лег ему на колени.

Спина Чу Ваньнина слегка напряглась. Не глядя на него, он спросил:

— Тебе не жарко?

— Голос любимой наложницы такой холодный, что охлаждает воздух и спасает от жары.

— … — Чу Ваньнин, наконец, опустил голову, чтобы окинуть его ледяным взглядом, который был куда холоднее его голоса.

Он и правда был очень зол. Какой мужчина захочет быть наложницей другого мужчины? А уж после того, как Сун Цютун назвала его младшей сестрицей Чу, у него словно рыбная кость встала поперек горла и даже уголки глаз покраснели от унижения.

Изначально Тасянь-Цзюнь назначил его наложницей, чтобы он почувствовал, что его положение ниже, чем у этой женщины. Сюн Цютун и правда была его законной женой, а он, уважаемый Бессмертный Бэйдоу, был низведен до положения простой наложницы.

— Злишься?

— …

— Этот достопочтенный не позволил ей увидеть тебя, так чем ты опять недоволен?

Поначалу Тасянь-Цзюнь хотел подразнить этого мужчину, но с наступлением сумерек последние лучи заходящего солнца проникли сквозь бамбуковый занавес, выхватив из полумрака лицо Чу Ваньнина. Когда Тасянь-Цзюнь заметил, какими холодным и отчужденным стал его взгляд, он лишь приоткрыл рот, но в итоге так ничего и не сказал.

На него вдруг накатила тоска.

В итоге ни один из них так и не вернулся к этому разговору.

Добравшись до Учана, Тасянь-Цзюнь в спешке накупил множество разных вещей. Фигурные леденцы, цветочный бисквит, глазированные ягоды и фрукты на палочках, бумажные фонари. Фактически он купил все, что можно было купить, и все это погрузил в их повозку. Но Чу Ваньнин лишь бесстрастно наблюдал из-за бамбукового занавеса за царившей снаружи суетой и не обращал внимания на это изобилие прекрасных вещей внутри.

Заметив, что Чу Ваньнин не выглядит счастливым, Тасянь-Цзюнь почувствовал некоторое раздражение.

— Ладно, хватит. Сегодня вечером не будем возвращаться, — внезапно сказал он, — остановимся на ночлег в городе.

Он приказал кучеру найти постоялый двор. Когда повозка остановилась, Чу Ваньнин накинул плащ с капюшоном, и они вместе вошли внутрь.

Гостиничный слуга лениво позевывал, но увидев гостей тут же преисполнился воодушевления и, подавив очередной зевок, с улыбкой осведомился:

— Господа желают остановиться на нашем постоялом дворе?

— Желаем лучшую комнату наверху.

Хотя под низко надвинутым капюшоном лицо Чу Ваньнина было не рассмотреть, однако его фигура и походка явно указывали на то, что это мужчина, так что слуга от любопытства даже чуть привстал.

— Две комнаты, — сказал Чу Ваньнин.