Хаски и его учитель белый кот. Том III

С этими словами, склонив голову, он погладил Чу Ваньнина по волосам. Тело Чу Ваньнина было очень холодным, но теперь, когда он, наконец, нашел его и смог обнять, Мо Жань чувствовал что его сердце плавится от обжигающего жара.

Каждый час, каждая минута украденного им мира и покоя, каждое слово, сказанное Чу Ваньнином — все это было брошенной ему по ошибке милостыней Небес, и если уж у него появился шанс получить еще немного этой благодати, он не осмелился бы вновь отнестись к этому сокровищу с пренебрежением.

— Ладно, все хорошо, — несмотря на то, что сейчас сам он чувствовал себя таким уязвимым и беспомощным, Мо Жань крепко обнял Чу Ваньнина и, прижав к своей теплой широкой груди, попытался утешить. — Все хорошо. Это я. Я пришел. Я здесь.

Сказав это, Мо Жань поцеловал Чу Ваньнина в лоб. Только сейчас он заметил, что, несмотря на то, что мужчина в его объятиях пытается сдерживаться, тело его по-прежнему дрожит, а по щекам текут слезы. Крепко сжимая в руке полу его одежды, этот Чу Ваньнин как никогда был похож на того навсегда исчезнувшего Маленького Учителя из Персикового Источника.

Никто не рождается сильным, и Чу Ваньнин тоже когда-то был юным и слабым.

Сердце Мо Жаня похолодело, когда в его голове возникла смутная догадка. Обнимая, целуя и гладя по голове чуть дрожащего Чу Ваньнина, он посмотрел на великого мастера Хуайцзуя.

Этот старый монах сидел на огромной обледеневшей скале. Нахмурив брови, он спрятал за опущенными ресницами полуприкрытые веками глаза, взгляд которых был совершенно пустым и безжизненным. Чуть наклонившись вперед, Хуайцзуй словно бы хотел кому-то подарить зажатую в его руке цветущую ветку яблони. Но, похоже, тот человек отверг этот дар, так что большинство лепестков уже засохли и опали, и лишь на верхушке сохранилось несколько не увядших невзрачных цветов.

Монах Хуайцзуй погрузился в паринирвану.

Тело этого человека скрывало множество тайн и загадок, но, глядя на него сейчас, можно было сказать, что до последнего момента ему не удалось обрести покой и облегчение.

Застывшее на его лице выражение было очень болезненным.

Но куда большее неприятие вызывало то, что после смерти его лицо больше не было лицом молодого тридцатилетнего мужчины. Теперь он выглядел, как высохший с годами монах с морщинистой кожей. Кроме того, неизвестно почему так вышло, но если присмотреться, то на лице Хуайцзуя можно было заметить золотого червя, очень быстро поедавшего его плоть.

— Этот червь…

— Это праведный червь, — Чу Ваньнин, наконец, заговорил, но голос его звучал так надорвано и хрипло, что тревога Мо Жаня только усилилась. — Иногда люди, испытывающие отвращение к своей внешности, заключают с ним кровный договор. Праведный червь может изменить внешность своего носителя, взамен же в день его смерти пожрет все его тело.

Услышав, как он медленно выговаривает слова, изо всех сил пытаясь говорить ровным и спокойным тоном, Мо Жань не смог удержаться и обнял его еще крепче. Человек в его объятьях наверняка стоял здесь на коленях уже очень долго, так что его руки и ноги закостенели от холода.

С прошлой жизни до настоящего момента Чу Ваньнин был его маяком, указывающим путь в ночи[236.6]. Его яркое пламя рассеивало ночь Мо Жаня, по мере сил даря ему ощущение тепла и уюта.

Но сейчас, сжимая этого человека в своих объятиях, Мо Жань чувствовал, что он такой холодный, словно вырезан изо льда.

По-настоящему замерзший.

Его сердце сжалось от боли.

— Я здесь. Я здесь.

— Он уже давно просил меня прийти на гору Лунсюэ, — Чу Ваньнин выглядел до крайности измученным. Казалось, кто-то выкачал всю его горячую кровь, взамен наполнив его бесконечными страданиями и болью. — Он знал, что я не хотел говорить с ним лицом к лицу, не хотел слышать от него никаких объяснений, поэтому оставил послание для меня. Слова, что он написал в том письме, были предельно искренними и шли от сердца, но я был слишком высокомерен и упрям и не поверил ему… я подозревал его.

Мо Жань осторожно коснулся щеки Чу Ваньнина. Никогда прежде он не видел его таким.

Даже в прошлой жизни.

Это не могло не встревожить его, поэтому он поспешил спросить:

— Все-таки что произошло?

В ответ впавший в оцепенение Чу Ваньнин лишь снова повторил лишенным эмоций голосом:

— Я подозревал его…

Этот всегда такой невозмутимый, здравомыслящий и рациональный человек, в конечном итоге просто разбился вдребезги прямо у него на глазах.

Он был словно инкрустированный рогом дорогой лук, который вдруг треснул из-за натянутой до предела тетивы. Не в силах совладать с собой, такой отчаявшийся и такой жалкий, Чу Ваньнин дрожал в объятьях Мо Жаня, пытаясь съежиться еще больше, чем прежде. Железная выдержка человека, который полжизни жил, скрывая чувства, разлетелась на куски. Скорбь и печаль, что так долго копились в нем, наконец, прорвали плотину:

— Я давно должен был прийти сюда… Послушай я его и многих вещей не случилось бы: не умер бы Наньгун и Ши Мэй бы не ослеп. С самого начала было слишком поздно… все слишком поздно…

— Учитель.

— Если бы я прислушался к его словам в том письме, все было бы иначе…