Ханский ярлык

На следующий день решили не посылать к Андрею никого. Выждать надумали. И уж после обеда приехал от него Акинф.

— Ну с чем пожаловал?

— Князь Андрей Александрович готов помириться, но на условии, если Данила Александрович скажет, кто донес ему о походе.

— А этого он не хочет? — мгновенно выставил Данила кукиш.

Акинф смутился, словно это ему предназначалось.

— Я знал, что вы не согласитесь.

— Так чего перся тогда сюда?

— Ну как же, Данила Александрович, так пересылаясь, может, до чего-нибудь и договоримся.

— Он верно говорит,— сказал Михаил.— Правильно, Акинф. Про кукиш ты ему, конечно, не говори, а скажи, мол, думают, сразу решиться не могут.

— Какого черта! — возмутился Данила.— Я ему в нос сам суну. Чего тут думать?

— Данила Александрович, надо ему соломки, соломки подстелить, чтоб не так больно падать было. Неужто не понятно? Езжай, Акинф, так и скажи: думают.

Почувствовав, что великий князь начал поддаваться, они и на следующий день не послали Александра Марковича. Ждали Акинфа. Должен же он явиться за ответом: что надумали?

Тот прискакал опять после обеда, и, судя по всему, гнал коня во весь опор. Подъезжал, широко улыбаясь.

— Ну?

— Подстелили соломку, Михаил Ярославич.

— Кто? Говори толком.

— Новгородцы. Явились за великим князем с неприятным известием. Свей вошли в Неву и на острове строят крепость.

— Ну вот,— засмеялся князь Михаил.— Не было бы счастья, да несчастье помогло.

— Вот пусть на свеях и оббивает себе кулаки,— сказал Данила Александрович.

— Велел великий князь заворачивать большой полк и распускать ратников. А с дружиной малой пойдет в Новгород.

— А нам-то что велел передать братец?

— А вам? Пусть, мол, свеям спасибо скажут, а то бы крепко наказал неслухов.

— А-а, у него вечно с больной головы на здоровую,— махнул рукой Данила.— Передай, что мы желаем ему победы над свеями, чтоб имя отца не посрамил.

— Передам, Данила Александрович,— отвечал Акинф, заворачивая коня.— Счастливо вам.

И почти с места опять пустил коня в елань³³.

14. ПОГОРЕЛЬЦЫ

Среди ночи, в самый сон, Михаил Ярославич проснулся от толчка в плечо. Толкнула его жена, лежавшая рядом:

— Миша, кажись, горелым пахнет.

Князь потянул носом, соскочил с ложа, босой подбежал к окну. Крикнул тут же:

— Горим, мать. Скорее оболокайся.

Сам едва успел натянуть сапоги, накинуть кафтан. Порты ^в РУку, другой ухватил за руку затяжелевшую Анну Дмитриевну, ходившую уже на последнем месяце.

— Бежим!

Выскочили из опочивальни, кинулись к лестнице, а там уж огонь по ступеням наверх полз. Побежали назад по переходу к дальнему окну. Михаил Ярославич ударом кулака вышиб слюду, ухватился за раму, высадил ее. Увидев людей, бежавших к горящим хоромам, закричал:

— Сысой, лестницу!

Но то ли Сысоя не было среди подбегавших, то ли не услышал он в общем гомоне и крике. Князь, обернувшись, сказал жене:

— Аня, жди. Не вздумай прыгать. Я мигом.

Перешагнул через подоконник, прыгнул вниз, в горячке не почувствовал боли. Оказавшись на земле, бросился за угол, там — помнил — лежала под окнами лестница. Схватил ее, трахнул кулаком по переплету окна, закричал внутрь, где спали слуги:

— Горите-е-е!.. Спасайтесь!

С лестницей кинулся туда, где ждала его беременная жена. Приставил лестницу, полез вверх к окну. Увидел ее бледное лицо, расширенные от ужаса глаза. За спиной жены, там, где был спуск вниз, уже появились языки пламени. Огонь выбежал в верхнюю горницу. Протянул руки к жене, схватил ее под мышки.

— Осторожней, Анница. Так, так... Хватай меня за шею.

Взял ее на руки, в голове проскочило испуганное: «А ну, сломится перекладина!» Об этом страшно было подумать, отгонял эту мысль. Медленно спускаясь с одной ступеньки на другую, шептал лишь:

— Господи, помилуй, Господи, помилуй.

Опустил жену на землю. Сказал:

— Беги к Митяихе, не стой здесь. Беги.

А меж тем из нижних окон выпрыгивали слуги, на которых дымились сорочки. По двору бегали гриди, суетились конюхи, визжали испуганно женщины. К князю подбежал дворский с опаленной бородой.

— Михаил Ярославич, жив?! Слава Богу. А княгиня?

— Жива, жива, к коровнице отправил. Как случилось-то? Отчего?

— Не ведаю сам. Вроде от ключницы. Она ж под лестницей. Видно, свечу не загасила, старая.

— Сама-то где?

— Да не ведаю. Наверное, там и осталась в своей подклети. Задохнулась. Много ль ей надо.

А меж тем огонь уже выскочил на крышу и жадно лизал пересохшую дранку. Дворский крестился:

— Слава Богу, хошь ветра нет.

— Все равно вели выводить коней и гнать через Владимирские и Тьмацкие ворота на посады.

— Эт само собой.

— И еще вели воду таскать и лить не на огонь, его уж не уймешь, а на соседние крыши, чтоб они не взялись.

— Хорошо, Михаил Ярославич. Бегу.

Полыхавший пожар освещал всю крепость. Сбежавшиеся на огонь люди таскали от Волги воду, обливали соседние строения, крыши конюшни, коровника. Гасили головешки, выскакивавшие из огромного костра. Яркий огонь пожара, казалось, еще более сгущал темноту летней ночи. И именно ночное безветрие не давало огню возможности перескакивать на другие строения, недавно отстроенные после очередного пожара.