Ханский ярлык

Сысой помчался во дворец с хлебами, где уже ждали его Ксения Юрьевна и князь Дмитрий Борисович с женой. Все они взяли по кусочку этого хлеба и, умакнув в соль, съели. И поздравили друг друга с породнением, и трижды поцеловались.

При этом Ксения Юрьевна отчего-то не сдержала слез.

— Что с тобой, сватья? — спросил тихо князь Дмитрий.

— Да так,— махнула рукой княгиня, хотя причина была: жаль ей стало сына, что не благословлен он на женитьбу отцом. Сирота.

На выходе из церкви дружки осыпали молодых хмелем и мелкими монетами, которые раскатывались по земле и тут же подхватывались веселыми зрителями.

На дворцовом крыльце, куда молодые проследовали по дорожке, устланной камкой, их встретили родители и благословили на супружескую жизнь.

Свадебный стол был накрыт в самом большом зале дворца, молодые сели во главе его, и начался пир. И хотя перед новобрачными ставились самые вкусные блюда и лучшие меды и вина, они ни к чему не притрагивались. Только слюнки глотали.

Во дворе пировали мизинные, там меды были покрепче и закуска попроще — калачи да рыба в разных видах,— но все равно было весело, даже веселее, чем во дворце.

И когда гости выпили по третьей чарке, а на стол принесли жареных лебедей, то перед молодыми поставили блюдо с жареной курицей. Они еще не успели насладиться запахом ее, как тут же подскочил Сысой с камчатной скатертью, схватив курицу, завернул ее и, подмигнув Михаилу, тихо шепнул:

— Я еще вам одну приволоку.

И, обратившись к родителям новобрачных, громко попросил:

— Благословите вести молодых опочивать.

— Благослови Бог,— поднялись из-за стола родители новобрачных.

Ксения Юрьевна направилась к сеннику, но Дмитрий Борисович проводил молодых только до дверей. Здесь он взял за руку дочь и сказал, обращаясь к Михаилу:

— Сын мой, Божьим повелением и родительским благословением нашим и матери твоей княгини Ксении Юрьевны велел тебе Бог сочетаться законным браком и поять нашу Анну Дмитревну, прими ее и держи, как человеколюбивый Бог устроил в законе нашей христианской веры и святые апостолы и отцы заповедали.

С тем князь Дмитрий передал руку дочери ее мужу. И они пошли в сенник, держась за руки, а впереди них шел свечник и дружка Сысой с завернутой в скатерть курицей.

В сеннике, положив ее на лавку, Сысой успел шепнуть Михаилу:

— За подуш-шкой.

И молодожены остались одни. Наконец-то при свете единственной свечи Михаил смог без помех рассмотреть свою жену.

— А почему твоей сестры на свадьбе не было?

— Им Переяславль вернули, а там одни головешки. Обустраиваются.

— А-а. Знаю. Князь Федор постарался. Чего стоишь? Садись.

Анна присела на краешек лавки, притихшая, вроде даже испуганная, беззащитная.

В сердце мужа явилась нежность, и, чтобы снять оцепенение с юной жены, он сказал:

— Есть как волк хочу. А ты, Анница?

Она кивнула головой утвердительно: да. Михаил развернул скатерть и достал курицу.

— Ты что любишь? — Он стал отламывать ножки, крылышки.

— Грудку,— негромко сказала Анна.

— Сейчас.

Он оторвал мягкую грудку, протянул в горсти жене.

— Ешь.

Сам стал обгладывать ножки и крылья. Наголодавшись за день и во время пира, на котором им не полагалось ни пить, ни есть, они очень скоро управились с курицей. Михаил спросил:

— Наелась?

— Угу.

— Ох, обманываешь мужа,— засмеялся Михаил,— Нехорошо. А я б так еще столько съел бы.

— Сказал бы мне,— молвила тихо Анна,— я бы не стала есть, потерпела.

— Зачем терпеть? Мы сейчас поворожим, и нам еще курочку Бог пошлет. Не веришь?

Анна смотрела на мужа, улыбаясь недоверчиво.

— Поворожить? — спросил он.

— Поворожи,— согласилась она, улыбаясь.

Михаил привстал и начал кокать, как обычно кокает курица перед тем, как снести яйцо:

— Ко-ко-ко-ко-ко-ко-ко, ты совсем недалеко. Ко-ко-ко.

И он пошел по сеннице, поводя смешно носом, словно принюхиваясь. Анна смеялась, прикрывая рот, чтоб громко не расхохотаться.

А Михаил обнюхал кади с зерном, приговаривая при этом:

— Тут-ка нету-ка... Тут-ка тож... Где ж ты, курочка, живешь?

И вдруг остановился, замер, знаками призывая и Анницу притихнуть. И в полной тишине спросил шепотом:

— Ты слышишь?

— Что? — тоже прошептала Анна.

— Как што? Курицу.

— Нет,— покачала головой Анна.

— А она вон где! — Михаил неожиданно прыгнул на ложе и, сунув руку за подушку, извлек жареную курицу.— Вот видишь, наворожил.

Жена вытаращила в удивлении глаза:

— Как? Как ты это?

— Ну как? Обыкновенно. Захотел, позвал — она и явилась. Мы ж с тобой целый день голодом сидели. Заслужили вторую курицу.

И эту он ломал, подавая жене ее любимую грудку, она все никак не могла прийти в себя от увиденного, все приставала:

— Ну как ты? Скажи.

— Обыкновенно. Хочешь, наворожу, и на ложе жареный баран окажется?

— Не, не надо, Миша, не надо,— с вполне искренним испугом молвила жена.— Нам же спать на ложе.

И вдруг, осекшись, покраснела.

— Глупенькая,— молвил ласково Михаил и, схватив ее за голову, поцеловал в нос, прижал к груди.— Ребенок ты мой дорогой.

И дунул на свечу. Она погасла. В темноте Анница прошептала:

— Надо бы вместе гасить... Как же ты?

— Ничего, милая. Я за себя и за тебя дунул.