Ханский ярлык

Тетива, и верно, пела, как струна на гуслях, только басом.

— Теперь наготовим тебе стрел разных для лука.

— Почему разных, Прохор?

— Ну как же? Для разного зверя разные стрелы делаются. Ну, скажем, для веверицы¹ стрела тупой делается. Мало того, с тяжелым набалдашником.

— Почему? Стрела должна быть острой.

— Нет, Михаил Ярославич, нет. От веверицы мы что берем? Шкурку. Верно? Значит, она должна быть целой, непорванной. Вот ты такой стрелишь, веверицу оглушишь. И все, шкурка не попорчена. А на птицу и рыбу лучше делать стрелу с двумя рожками, а на более крупного зверя, на волка, к примеру, идет стрела как копье, с железным острием. Этими же стреляешь и по врагу.

— У врага панцирь, его не пробьешь.

— Надо целить в места открытые, скажем, в горло или в глаз.

— Но это ж больно.

— Хе-хе-хе, милый княжич,— засмеялся Прохор,— Конечно, больно, а то и смертельно. Но с врагом для того и сходятся, чтоб выяснить: кто кого? Если ты его пожалеешь, то уж он-то тебя обязательно поразит. Ты этого хочешь?

'Веверица — белка; пушной зверек (ласка, горностай, белка). Шкурами платили дань.

— Нет, не хочу.

— Значит, целься быстро, стреляй метко. И помни: тугой лук — что верный друг. Он всегда тебя выручит, если ты с ним дружить будешь.

Помимо разных стрел изготовил Прохор княжичу и сагайдак — чехол для лука из тисненой кожи, колчан для стрел и даже щиток-наруч.

— Вот наруч. Будешь всякий раз перед стрельбой надевать на левую руку, чтоб тетива не била тебя по запястью.

Все показал мастер княжичу, даже как целиться и стрелять из его лука. И, выпустив для примера три стрелы, все их всадил в затесь одну к одной. Михаил поразился такой меткости:

— Ну, ты молодец, Прохор!

— То навык, Михаил Ярославич,— спокойно отвечал умелец.— Какой бы я был мастер, если б не умел стрелять. И ты, если постоянно будешь натариваться, будешь стрелять так же.

Михаил последовал совету Прохора и очень скоро неплохо стал стрелять. Не отставал от него и Сысой, правда, лука настоящего у него не было, обходился самодельным. Но, главное, молочный брат княжича хорошо набил руку в метании ножа, и это ему отчего-то больше нравилось.

За три года, что прошли после пожара, Тверь отстроилась, и, дабы снова не загорелась, князь Святослав Ярославич настрого запретил летом топить печи в избах, а чтобы готовить пищу, велел устраивать летние печи на огородах, подальше от построек и плетней. В избах велено было свечи зажигать и ставить лишь на тарелях с водой. А у кого светцы лучинные, тем велено было обязательно под светцом ставить лагушку⁷ с водой или другую широкую посудину, чтобы искры от лучины, падая вниз, в воду, гасли.

За исполнением этих велений строго следили тиуны⁸, десятские, сотские. И если у кого из мизинных обнаруживали горящую лучину без посудины с водой, того нещадно секли. А ежели в этом уличали кого из вятших людей — дружинника или боярина,— на того налагался штраф от двух до десяти гривен. Это были немалые деньги, если корова тогда стоила гривну.

Призвав к себе однажды Михаила, князь Святослав заговорил:

— Ну что, брат, тебе уж одиннадцать лет, пора, наверно, и в поход идти. Дед-то наш, Ярослав Всеволодович, Царствие ему Небесное, в эти годы и отправился в свой первый поход.

— Я готов,— отвечал Михаил, не скрывая радости,— На кого пойдем?

— На великого князя Дмитрия Александровича.

— Как? На своего? — удивился княжич.

— А вот так, Миша. Он ведь за рубеж бегал от Андрея-то, привел чуженинов, сейчас сидит в Переяславле, сбирает полки, сказывают, на нас идти готовится.

— Но он же со своим братом Андреем поссорился, мы-то при чем?

— Ты что, трусишь, Миша?

— Я? Трушу? — покраснел от возмущения княжич.—Да я... Да если хочешь знать...

— Ну, значит, едешь,— сказал Святослав, вполне удовлетворенный, что заставил возмутиться брата.

Для отрока обвинение в трусости страшнее смерти.

— Ладно, не сердись,— полуобнял Святослав брата.— Андрей Александрович сейчас в Орде, так что мы должны упредить Дмитрия. Я же не один иду, со мной и московский князь.

— Данила Александрович?

— Ну да. И новгородцы полк прислали.

— А Сысоя можно взять с собой?

— Какого Сысоя?

— Брата моего молочного.

— Он зелен еще для рати.

— Но я же еду.

— Ты — другое дело. Ты — будущий князь, тебе пора на-тариваться полки устраивать, исполчать. А Сысою подрасти надо. Заусеть хотя бы.

— Как заусеть?

— Ну, ус отрастить...

Отпустив брата, князь Святослав призвал к себе его кормильца.

— Поедешь в поход с Михаилом ныне. Идем на Переяславль. Мне будет не до отрока, объясняй ему все сам. Если случится сеча, пусть со стороны смотрит, не суется. Скажешь, мол, князю самому не обязательно лезти в пекло, на то воины есть. Его, мол, дело — управлять.

— Хорошо, Святослав Ярославич, я знаю свое дело.

Из Москвы от князя Данилы прискакал гонец с грамотой, в которой было сказано, что он будет ждать Святослава у Дмитрова, откуда они и пойдут вместе на Переяславль.

Новгородцев к Твери привел посадник Семен Михайлович — уже немолодой муж с прошитой проседью окладистой бородой, в бахтерце из тускло поблескивавших блях.