Ханский ярлык

   — Нет, — твёрдо ответил Михаил. — Жену я передам из рук в руки ему сам. Жену и Бориса в обмен на мир.

   — И правильно, — легко согласился посол, — чтоб впредь не затевал ссору. Очень даже мудро: ты мне мир, я тебе жену.

Понимая, что от ханского посла кое-что зависит, Михаил Ярославич отпустил его, не только напоив-накормив и отдав ему пленных татар, но и вместе с его спутниками щедро одарил. Провожая, сказал:

   — За княгиню Агафью не беспокойся, она в тепле и в холе у меня. А Юрию передай, что я склоняю его к переговорам. К мирным. Пусть сообщит мне, где желает со мной встретиться.

   — Хорошо, я передам. Я сведу вас.

Весть о разгроме повергла в уныние Москву, в которую стали возвращаться уцелевшие ратники. Промерзшие, обмороженные, голодные. Рядовые являлись, а князя всё не было. Наконец нашёлся свидетель, сообщивший Афанасию Даниловичу:

   — Князь ускакал с новгородцами.

   — А Борис? А княгиня?

   — Эти, кажется, в плену.

Вечером князь Афанасий говорил Родиону Несторовичу:

   — Вот меня ещё звал. Поехал бы, ныне б в петле болтался.

   — Да ну... Князь Михаил на это вряд ли решился бы.

   — Он мне сказал: ещё раз попадёшься, повешу.

   — Ну, это он припугивал.

Через несколько дней ввечеру прискакал из Твери гонец от великого князя:

   — Великий князь Михаил Ярославич ждёт князя Юрия для ряда.

   — Но его нет.

   — Где же он?

   — Видимо, в Новгороде.

Гонцу отвели для ночлега клеть, коня увели в конюшню, привязали к яслям с душистым сеном.

Мотря заявилась к Стюрке:

   — Слыхала?

   — Что?

   — Ну, эта-то, твоя разлучница, в полоне.

   — Ну и чёрт с ней. По мне, век бы её не было.

   — Ох, и дура ж ты, Стюрка, тебе само в руки плывёт. А ты?

   — Что плывёт-то?

   — Ты что? Не соображаешь? Мелешь: век бы не было, а сама и пальцем шевельнуть не хочешь.

Стюрка выпучила на «тётку» телячьи глаза, и вдруг её осенило:

   — Ты, ты... это?

   — Именно это. С гонцом отправишь гостинец дорогой княгинюшке.

   — Но у меня нет этаво...

   — У меня есть. Ещё с Польши в амулетке вожу. Вишь, и сгодилось. Стряпай пироги, запечёшь в какой-нито. И разлучницы как не бывало.

   — Тихо ты, — испуганно зажала ей рот Стюрка. — Не дай Бог услышит кто.

Почитай всю ночь не сомкнула Стюрка глаз, боясь проспать. Ещё и светать не думало, а она уж печь растопила. Заворчавшей поварихе молвила:

   — Нашей княгинюшке гостинца хочу послать. Поди, в полоне-то заморили сердешную.

   — Ну, это святое дело, — согласилась старуха.

Однако, когда Стюрка напекла и уложила в туес горяченькие, вдруг забоялась: «А что, если гонец вздумает попробовать?»

Явившейся Мотре сказала о своём сомнении:

   — Ой, чтой-то боюсь я, Мотрюшка. Захочет гонец в пути съесть-то. Что ж будет-то?

   — А ты в самый низ положи энтот-то.

   — Да и так внизу.

   — А чего тогда бояться, ежели несколько сверху возьмёт... А лепт знаешь что? Напеки ты ему отдельно, да так и скажи: это, мол, для княгинюшки, а этот, мол, тебе за труды, чтоб доставил, значит.

Тверской гонец, наскоро перекусив в поварне, отправился седлать коня. К нему и подкатилась Мотря с туеском и узелком.

   — Мил человек, видаешь ли ты наше солнышко княгиню?

   — Видаю.

   — Как она там? Поди, в темнице горюет?

   — Какая темница? Чего ты мелешь? Живёт в отдельной хоромине, ест с княжьего стола.

   — Сделай милость, касатик, поклонись ей от нас, скажи, тут мы изболелись об ея. И вот передай ей гостинцев туесок.

   — А что там?

   — Пирожки, мил человек, пирожки. Она их очень любит. А вот в узелке тебе изготовлены, чтоб и ты мог попробовать.

   — Ну, давай, чего там.

Гонец сунул туесок в перемётную суму[215], сверху узелок с пирогами.

   — Токо, пожалуйста, касатик, не забудь. Поклон от всех нас. Ждём, мол, её не дождёмся. Пусть домашним побалуется.

   — Ладно, передам, нетрудно.

   — Передай, касатик, передай.

Мотря проводила гонца до ворот, всё умоляя не забыть их госпожу, поприветить её, порадовать.

Воротилась, вошла в клеть к Стюрке. Та встретила её расширенными от страха глазами:

   — Ну?..

   — Всё. Повёз.

   — Господи, — закрестилась было Стюрка, — хошь бы всё сладилось.

   — Дура, — осадила её Мотря, — с сатаной связалась, хошь бы Бога не трогала. Нечистого моли, нечистого. Ежели откроется, обеим висеть.

   — Тиш-ш-ше, — прошипела Стюрка.

26. В ОБМЕН НА МИР

Встретились князья в Торжке, более других городов пострадавшем в этой войне. Здесь пять недель простояли новгородцы, изрядно объев несчастный город. А из-за этого ещё великий князь положил на город своё нелюбие:

   — Не город, а девка беспутная. Кто поманит, к тому и тянет.

Помимо бояр самых уважительных привёз Юрий Данилович и архиепископа Давыда. У него было основание опасаться Михаила: возьмёт да и устроит ему ловушку, как Афанасию под Новгородом. В присутствии архиепископа он на это вряд ли решится. И к тому же предполагалось, что владыка и освятит мир между князьями. Здесь же присутствовал и посол ханский Кавгадый.

Первое слово взял Давыд, благословив присутствующих, заговорил негромко:

   — Скорбит душа моя, дети мои. Страна в разоре великом, земля алкает доброго посева, а вы рассеваете плевела зла и нелюбия. Кому корысть с того? Кому выгода?