Ханский ярлык

Впрочем, брянцы не очень расстраивались, когда узнали, что сел у них на княженье другой князь. Некоторые даже радовались, что обошлось без драки и крови. А дружинников брянских Гаврила Квач убедил, что князь Василий сам решил бросить город, отдать его родному дяде. Старая дружина была распущена, и тысяцкий Фалалей стал сам набирать новую, по-своему определяя: кто не выдаст на рати. Многие его товарищи по московскому заточению вступили в дружину, а некоторые, получив обещанную плату, ударились в разгул и воротились к своему прошлому занятию. Кто к воровству, кто к нищенству, а иные и к разбою, подтверждая поговорку — чёрного кобеля не отмоешь добела.

Тысяцкий неволить таких не стал, но предупредил:

   — Идите на волю, но начнёте шалить, под землёй найду. Тогда не обижайтесь.

И когда на посаде, под горой у Десны, была вырезана семья, Фалалей, побывав там и осмотрев избу, сказал:

   — Дело рук Рогатого.

   — Кто это? — спросил Квач.

   — Найду — увидишь.

   — Ой ли, — пожал плечами с недоверием Гаврила.

Но Фалалей отыскал убийцу, с помощью Тита повязал его и привёл к крыльцу княжескому.

   — Вот, Святослав Глебович, душегуб. Суди. Что присудишь, тому и быть.

Рогатому присудили то, что заслужил, — отнятие живота через повешение. Под горой за Торгом изладили виселицу. Приведя злодея на Торг, громко зачитали вину его и приговор князя. И повесили.

   — А князь-то ноне у нас молодец. Нашёл душегуба. А? — поговаривали в городе.

   — Справедливый. Не то что энтот.

Святослав Глебович доволен был тысяцким, хвалил его:

   — Молодец, Фалалей. Но как ты узнал, что это Рогатый натворил?

   — А просто, — отвечал тысяцкий. — Ежели хотите, идёмте на Торг, я вам всех татей покажу.

   — Ну, ты с имя на Москве в порубе парился, — говорил Квач. — Как тебе их не узнать?

   — Московские не в счёт. Я любого брянского за версту определю.

   — Вот уж верно, — склабился Гаврила, — рыбак рыбака видит издалека.

Фалалей не обижался. Посмеивался. Зато, когда он появлялся на Торге, все тати словно истаивали, справедливо полагая, что бережёного Бог бережёт: от Фалалея далее — шкура целее.

В окрестностях Брянска появились татарские конники. Сперва по два, по три, потом явились дюжиной, обскакали вокруг город и исчезли.

   — Худо, князь, — сказал явившийся во дворец воевода Дмитрий Хлопко. — Это татарские разведчики. За ними жди тумена. Надо готовиться.

   — Давай вооружай жителей. Будем отбиваться.

   — Да. Отбиваться, — вздыхал воевода. — Что-то не упомню, кто у нас отбился от поганых.

   — Хорошо. Встретим в поле, — сказал князь. — Коловрат в поле громил их[188], и весьма успешно.

   — Громил-то громил, а как кончил?

   — Славно кончил. Даже Батый, сказывают, хвалил его.

   — Хых. Мёртвого уж.

   — Тебя не поймёшь, воевода: и в телегу не лягу, и пешком не пойду. В крепости не отбиться, в поле убьют. Что ж теперь велишь? Сразу сдаваться? Лапки кверху?

   — Да нет, что ты, князь. Я понимаю, рати не миновать. Но хочется ж удачи.

   — Собирай полк побыстрее. Будет и удача.

На следующий день Квач, войдя к князю, сообщил:

   — Святослав Глебович, к тебе гонец с грамотой.

   — От кого?

   — Говорит, от князя Василия Александровича.

   — От князя Василия? — удивился Святослав. — Ну давай, где он там?

Гонец вошёл, поклонился и, молча вынув грамоту, протянул Святославу. Князь сорвал печать, развернул пергамент. Грамота гласила: «Святослав Глебович, выходи в поле, и пусть рассудит нас Бог. Василий».

   — Ух ты, — усмехнулся князь и спросил гонца: — С кем пришёл князь Василий?

   — С ордой.

   — А кто орду ведёт?

   — Салтан Таир.

   — Ну что ж, передай князю Василию, я готов преломить с ним копьё.

После отъезда гонца князь призвал тысяцкого:

   — Готовь мою дружину, Фалалей, приспел час драки. Завтра выступаем.

   — Да у меня они готовы. Коней не хватает.

   — Забери у жителей. Говори, после рати воротим.

   — Воротим ли?

   — Всё равно обнадёживай. Нам не отдадут, поганые отберут.

Засуетились брянцы, забегали как муравьи в потревоженном муравейнике. Вооружились всем, что под руку попадало, даже вилами, топорами, а то и просто дубинками. Приходилось спешить, выступление было назначено князем на утро.

Вечером, уже в темноте, появился у князя митрополит Пётр.

   — Сын мой, примиритесь. Вы же не чужие, чай.

   — И ты уже знаешь, священнейший.

   — Знаю, всё знаю. Умоляю тебя, поделись, уступи ему какой-никакой город. Ведь русские ж вы.

   — Мы-то русские, священнейший. Но он-то с татарами пришёл. А что касается делёжки, то брянцы только меня хотят, о Василии и слышать не желают. Я их поведу, и мы ещё тряхнём и Василия, и орду его. А ты, владыка, молись за нас.

Не смог митрополит убедить князя примириться с племянником. Святослав Глебович был уже в бронях и настроен на сечу, никто и ничто уже не могло заставить его повернуть вспять. Он принял вызов князя Василия, ворча про себя: «Щенок. Я научу тебя уважать старших».

После ухода митрополита князь вызвал к себе воеводу и тысяцкого и стал давать им последние наставления: