Хань-вынь-ци Мын. Китайская Грамматика, сочиненная монахом Иакинфом

Если съ одной стороны, надобно изумляться многообемлемости знаній человческихъ, то съ другой не мене изумительны ограниченность и односторонность нашего частнаго ученія. Увлекаясь какимъ нибудь однимъ предметомъ, какимъ нибудь однимъ занятіемъ, мы до того пренебрегаемъ все остальное, что ученое невжество наше становится иногда истинно смшнымъ. Исключительность ученія вашего производитъ гордое презрніе къ тому, чего мы не знаемъ, вредитъ общему просвщенію и образованію нашему, и благодаря тому и другому, до сихъ поръ поддерживается въ свт несчастное поврье и присловье: наука долга, a жизнь коротка. Наука долга и коротка, смотря по тому, какъ мы глядимъ на нее; долга она, если каждое знаніе постараемся мы знать до возможныхъ подробностей, и коротка, если званіе наше ограничимъ мы главнымъ, общимъ, существеннымъ. Намъ возразятъ, что такое знаніе недостаточно, поверхностно, но достаточне-ли его совершенное незнаніе? Что касается до обвиненія въ поверхности, то едва ли будетъ оно справедливо въ семъ случа. Возьмемъ въ примръ языкоученіе: можно ршительно выучиться всякому языку въ годъ, такъ чтобы читать и понимать все, писанное на немъ, и – жизни человческой не достанетъ на изученіе даже своего роднаго языка, которымъ говоримъ мы съ малолтства! Но должно ли назвать «поверхностнымъ» знаніе того или другаго языка, если я, вполн понимая писанное на немъ, умя передать сокровища его на свой языкъ, зная грамматическія основанія его, не могу писать на этомъ язык, не могу отдать отчета въ его исторіи, филологическихъ трудностяхъ, палеографической лтописи? Обратимъ нашъ примръ къ другому, и спросимъ: не долженъ-ли, напримръ, поэтъ знать главныхъ основаній естествознанія, или филологъ математики? Незнаніе самыхъ главныхъ основаній того м другаго не сдлаетъ-ли идеи ихъ неполными, мыслей сбивчивыми и ложными? Но такъ водится обыкновенно въ свт, и наши поэты увряютъ, что имъ для поэзіи вовсе нтъ надобности вдать великія тайны природы, a филологи говорятъ, что математика есть наука, изсушающая душу. За то ученые мстятъ имъ совершеннымъ презрніемъ съ своей стороны, хотя математикъ является не мене забавенъ, ограничиваясь только плюсами и минусами, a зоологъ не восходя дале копытъ и зубовъ четвероногаго. Какъ будто нарочно, каждый путается послъ сего въ мелкой дроби своего познанія, клеитъ частныя системы, загораживается отъ другихъ ученою номенклатурою, и дйствительно, каждая наука, изъ яснаго, чистаго простаго вднія длается схоластическою путаницею, говоритъ своимъ непонятнымъ языкомъ, становится какимъ-то Египетскимъ гіерофантисмомъ.

Неужели не явенъ и не ощутителенъ вредъ, происходящій отъ всего этого? если бы науки и знанія дружески подавали одна другой руки, совтовались взаимно, поясняли взаимно языкъ и идеи свои, истинная польза произошла-бы для ученія вообще, приложилась къ общественной практик, облегчила, упростила новыя открытія, сняла съ умовъ кандалы мелкихъ понятій и превратныхъ идей, происходящихъ отъ упрямой близорукости и ученаго невжества. Изученіе общихъ истинъ всякаго знанія полезно всякому, и поврьте, что оно совсмъ не трудно, если мы не затруднимъ его вздорною схоластикою и ложными системами.

Вс сіи мысли, неоднократно приходившія намъ въ голову, невольно пришли намъ опять при чтеніи любопытнаго сочиненія о. Іакина.