Хайди

Мужчина с арбой был пекарем из Деревушки и вёз домой мешки с мукой. Он никогда прежде не видел Хайди, но, как всякий житель Деревушки, знал о ребёнке, которого отдали Дяде Альму; помнил он и родителей Хайди, поэтому легко сообразил, что везёт ребёнка, о котором в Деревушке было столько разговоров. Его немного удивило, что ребёнок снова возвращается домой, и по дороге он завёл с Хайди разговор:

– Ты ведь та девочка, что жила у Дяди Альма, у дедушки?

– Да.

– Что, плохо тебе в городе пришлось, раз ты снова возвращаешься домой?

– Нет, мне было неплохо. Мало кому бывает так хорошо, как во Франкфурте.

– А что же ты едешь домой?

– Только потому, что мне разрешил господин Сеземан, иначе бы я не сбежала.

– Хех, а что же ты там не осталась, хоть тебе и разрешили вернуться?

– Потому что я в тысячу раз больше хочу домой к дедушке на альм, чем оставаться где угодно на свете.

– Может, передумаешь, когда поднимешься наверх, – буркнул пекарь и добавил сам себе: – Вот ведь диво, она же знает, каково там.

Тут он начал насвистывать и больше не возвращался к разговору, а Хайди смотрела по сторонам и уже начала внутренне дрожать от волнения, узнавая деревья на пути, а вдали виднелись знакомые зубцы Фалькниса; они как будто встречали её, приветствуя, словно старые добрые друзья, и Хайди кланялась им в ответ. И с каждым шагом лошади ожидание Хайди становилось всё напряжённее, и она уже подумывала, не спрыгнуть ли ей с арбы и не побежать ли со всех ног, чтобы остановиться только на самом верху. Но она осталась сидеть на облучке и не шевелилась, но всё в ней дрожало. Когда они въехали в Деревушку, колокол пробил пять часов. Моментально вокруг арбы собралась целая стайка детей и женщин, подошли и несколько соседей, потому что чемодан и ребёнок на арбе пекаря привлекли к себе внимание всех, кто жил поблизости, и каждому интересно было узнать, откуда, куда и чьи такие будут – ребёнок и чемодан.

Когда пекарь ссадил Хайди на землю, она быстро протараторила:

– Спасибо, дедушка потом заберёт чемодан, – и уже хотела убежать.

Но её удерживали со всех сторон и на все лады расспрашивали – кто о чём, перебивая друг друга. Хайди протискивалась сквозь толпу с таким испугом на лице, что перед ней невольно расступились и выпустили её, а потом обсуждали между собой:

– Видишь, как она боится, и есть на то причины.

И принялись рассказывать друг другу, что Дядя Альм за последний год стал ещё суровее, чем прежде, и ни с кем даже словом не перемолвится, а лицо такое, что, кажется, убил бы всякого, кто попадётся ему на пути, и если бы девочка знала, в какое драконье гнездо бежит, она бы убавила скорость.

Но тут в разговор вступил пекарь и заявил, что уж он-то знает побольше всех остальных, и потом очень таинственно поведал, как некий господин доставил ребёнка в Майенфельд и отпустил её весьма дружелюбно, а ему, пекарю, заплатил, не торгуясь, затребованную сумму за провоз, ещё и на чай дал, и вообще, он может со всей определённостью сказать, что ребёнку было совсем не худо там, откуда её привезли, и она сама сильно хотела вернуться к дедушке. Это известие вызвало большое удивление и тут же распространилось по всей Деревушке, так что уже в тот же вечер не было в селении дома, в котором не говорили бы о том, что Хайди из полного благополучия пожелала вернуться к дедушке.

Хайди шла из Деревушки в гору так быстро, как только могла. Время от времени ей всё же приходилось останавливаться и переводить дух. Корзинка, висевшая на сгибе руки, была довольно тяжела, а дорога чем выше поднималась, тем становилась круче. В голове у Хайди билась одна-единственная мысль: сидит ли ещё бабушка в своём углу за прялкой, не умерла ли она за это время. Тут Хайди увидела хижину козопасов в глубине альма, и сердце её заколотилось. Она побежала ещё быстрее, всё быстрее, и сердце колотилось у неё в груди всё громче. Вот Хайди и наверху – её так трясло, что она едва справилась с дверью, но вот дверь поддалась, и она вскочила внутрь, прямо в середину маленькой комнатки, и остановилась, запыхавшись, не в силах издать ни звука.

– Ах ты, боже мой, – послышалось из угла, – так вбегала наша Хайди, ах, если бы мне её хотя бы ещё раз услышать напоследок! Кто это пришёл?

– Да это же я, бабушка, это я! – заговорила наконец Хайди, бросилась в уголок и тут же упала на колени перед бабушкой, схватила её руки и прильнула к ним, от радости не в силах произнести ни слова.

Поначалу бабушка была так ошеломлена, что тоже потеряла дар речи; потом она принялась ерошить курчавые волосы Хайди, бормоча:

– Да-да, это твои волосы, и это ведь твой голос, ах ты, боже мой, послал мне тебя Бог напоследок! – И из её невидящих глаз выкатилось на руку Хайди несколько крупных слезинок радости. – Это ведь ты, Хайди, неужто ты и впрямь вернулась?

– Вернулась, вернулась, бабушка! – воскликнула Хайди со всей твёрдостью. – Только не плачь, я насовсем, и каждый день буду приходить к тебе, и никогда больше не уеду, и тебе не всякий день придётся жевать чёрствый хлеб, смотри-ка сюда, бабушка, смотри.