Керченское сражение. От Крыма до Рима

— Сей доблестный капитан британского флота бла­госклонно принят на службу по настоятельному хода­тайству за него нашего графа Чернышева из Лондона. Он хвалит его, как отменного моряка…

Прищурившись — солнце било в глаза, — она кив­нула Мордвинову и добавила:

— Радение ваше для нас отрадно. Граф, распоряди­тесь — всем служителям и господам офицерам, назначенным в вояж, выдать жалованье за четыре месяца не в зачет. — Повернулась к Спиридову: — Мы убеждены, господин адмирал, что не позднее утра Кронштадтский рейд пожелает вам доброго пути.

Спиридов утвердительно склонил голову.

Проводив императрицу, Мордвинов подошел к Спи­ридову:

—   Господин адмирал, извольте объяснить, полови­на десанта еще в порту, я сам наблюдал, сверху того бо­ты не пребыли..,

—   Совершенно верно. — Спиридов отступил на ют, увлекая за собой Мордвинова.

—   Я ведь дал слово покинуть Кронштадтский рейд, но не следовать в экспедицию. А рейдов, кроме Крон­штадтского, — Спиридов обвел рукой чуть видневшую­ся местами кромку берега, — немало.

Мордвинов облегченно вздохнул и улыбнулся.

На следующий день эскадра ушла с Кронштадтско­го рейда и, когда с формарса стали еле видны крон­штадтские форты, отдала якоря у Красной Горки.

Девять дней на рейде Красной Горки корабли окон­чательно приводили себя в порядок, принимали де­сант, наконец 26 июля в 4 часа дня эскадра, насчитыва­ющая 21 вымпел, по сигналу флагмана снялась с якоря и легла на курс вест. Эскадра по своему составу была весьма разношерстной. В авангарде шли семь линей­ных кораблей, во главе со «Святославом», с самым мощным по вооружению — 80 пушек, бомбардирский корабль, четыре пинка, два пакетбота, два галиота и четыре бота. По морскому регламенту надлежало всей эскадре держать скорость не выше самого тихо­ходного судна. Но при различном парусном вооруже­нии и столь большой разнотипности кораблей по ход­кости это практически было невозможно. Ко всему в довершение Балтика, еще до выхода из Финского за­лива, встретила эскадру жестоким штормом.

Из Ревеля доставили первый высочайший рескрипт, впервые как к ближнему обращалась Екатери­на: «Григорий Андреевич, 28 числа сего месяца полу­чила я курьера от графа Алексея Григорьевича Орлова с уведомлением, что вся Греция почти в готовности к принятию оружия и что весьма опасается, чтоб сей огонь не загорелся прежде времени, и просит, чтоб флот как возможно поспешил своим к нему приездом и тем поставил его в возможности употребить с пользою жар тамошних нам единоверных народов и не допус­тить их до вящей погибели. Впрочем, поручая вас все­могущему Богу и надеясь на его всесильную помощь в справедливом нашем деле, остаюсь к вам доброжела­тельна».

Открылась сильная течь на двух кораблях, и при­шлось отправить их на ремонт в Ревель. На пятые сут­ки шторма отпели первого служителя, и, скользнув по доске за борт, скрылся в морской пучине белый саван с каменным балластом в ногах. Большая скученность людей, многомесячный запас провизии в бочках на жи­лых палубах при задраенных люках во время шторма, испарения от мокрой одежды сменившихся с вах­ты — все это способствовало возникновению среди мат­росов, особенно первогодков, болезней. По всей эскадре заболело более трехсот человек. Спиридов приказал жечь на кораблях жаровни, одежду при всякой воз­можности сушить, драить ежедневно жилые палубы. Но ничто не могло остановить недуг. К тому же против­ные ветры в Южной Балтике вынудили эскадру лави­ровать и отстаиваться на якорях у острова Борнхольм в условиях непогоды. Пятьдесят с лишним раз кора­бельные священники совершали печальный обряд по­гребения, прежде чем в конце августа эскадра втяну­лась в Копенгагенскую гавань.

Не успели стать на якорь, как от пристани отвалила Шлюпка. На борт флагманского корабля поднялся воз­бужденный русский посланник в Дании Философов. Едва войдя со Спиридовым в каюту, он распалился:

— Господин адмирал, потрудитесь дать распоря­жение немедля на ваших кораблях удалить зловоние, кое достигло королевских покоев даже…

Лицо Спиридова постепенно багровело, а посол про­должал:

— Кроме того, вторую неделю вас ждет послание ее величества, извольте принять.

Он вынул из баула письмо и передал Спиридову. Тот развернул его. По мере чтения краска то сходила с его лица, то вновь выступала малиновыми пятнами.

«Когда вы в пути съедите всю провизию и половина людей помрет, тогда вся экспедиция ваша обратится в стыд и бесславие ваше и мое…»

Спиридов отрешенно смотрел мимо посланника в открытую дверь и на кормовой балкон, где в двух ка­бельтовых над чистенькими, будто на картинке, улоч­ками и домиками плыл монотонный вечерний перезвон кирх…

«Прошу вас для самого Бога, соберите силы душев­ные и не допускайте до посрамления перед целым све­том. Вся Европа на вас и на вашу экспедицию смот­рит…»

Горькая усмешка показалась на лице старого моря­ка. «Начинается… Вся Европа на нас смотрит, а пе­чешься ты больше всего о своей особе».