Кентерберийские рассказы

Однако с середины XX в. возобладало другое мнение. Ученые, в частности, указали, что, согласно канонам церкви, Продавец Индульгенций, будучи евнухом от рождения, не смог бы стать духовным лицом и что его женственная внешность является, скорее всего, признаком его сексуальной ориентации.1639 Именно это якобы и объясняет его странности. Так сейчас считает большинство исследователей. Подобные пристрастия лежат и в основе его близкой дружбы с Приставом Церковного Суда, а припев популярной песни, которую они поют дуэтом, — «Приди сюда, любовь, ко мне!» (Com hider, love, to me!), — явно имеет двойной подтекст. Если это так, то сами их отношения символическим образом извращают важнейшие принципы церковной этики — союза справедливости (за нее отвечает Пристав) и любви и прощения (они в ведении Продавца Индульгенций).

Заметим, однако, что при всей едкости сатиры этого места книги Чосер все же не смыкается с лоллардами, требовавшими отмены индульгенций. Он лишь принимает вещи такими, как они есть, трезво видя недостатки, но, не ожидая радикальных перемен. Острота его критики церковных недостатков вовсе не выводит его, как, впрочем, и его современника Ленгленда, за рамки церкви. Ведь есть же в книге и идеальный Священник, чью проповедь читатели услышат в конце «Кентерберийских рассказов». Именно он и подобные ему и воплощают для Чосера те духовные идеалы, которые вопреки всем порокам, неизбежным в мире, «лежащем во зле», по-прежнему живы и действенны.

Пристав Церковного Суда и Продавец Индульгенций — последние персонажи, которых Чосер представил в портретной галерее «Общего Пролога». Однако не все действующие лица «Кентерберийских рассказов» попали туда. Помимо Слуги Каноника, который появится в книге много позже, только чтобы рассказать свою историю, здесь нет веселого балагура Гарри Бейли, статного и обходительного хозяина гостиницы, где собрались паломники. А ведь именно он возглавит процессию паломников, играя роль некоего церемониймейстера, или лучше сказать режиссера, и будет судить со своей колокольни их истории. Хотя Гарри Бейли предлагает паломникам соединить в их рассказах «полезное с приятным» (Tales of best sentence and solaas), ясно, что его гораздо больше интересует приятное, т. е. забавное, развлекательное зерно историй, чем их «полезное», назидательное начало. Он явно неравнодушен к высокому общественному положению таких своих гостей, как Рыцарь, Аббатиса или даже Брат Губерт, который, возможно, происходил из дворянской семьи, оказывает им всяческие знаки внимания, позволяя себе порой пренебрежительно обращаться с гостями более низкого социального ранга. Заинтересован он и в выгоде от ужина, который паломники должны устроить по возвращении из Кентербери. Сами же истории паломников он судит с позиции мало искушенного в литературе и немного наивного слушателя.

И, наконец, тут нет и главного рассказчика, Чосера-паломника, о котором прямо в книге не сказано ничего конкретного, и судить приходится лишь по косвенным сведениям. Их, впрочем, не так уж и мало даже в «Общем Прологе», что дало повод для различных, порой противоположных оценок исследователей.

Чосера-паломника называли то исключительно едким сатириком, то — более аргументированно — поэтом, надевшим комическую маску наивного наблюдателя, этакого «среднего человека» типа Лемюэля Гулливера.1640 Однако более точным нам представляется мнение ученых, услышавших в «Общем Прологе» несколько авторских голосов, каждый из которых высказывает свой взгляд на задачи поэзии.1641

Первый из этих голосов звучит в зачине. Это голос ученого и философа, ищущего космические причины вещей, как в весенней природе, так и в человеческой жизни. Но вскоре раздается другой голос — паломника, случайно, по стечению обстоятельств оказавшегося в гостинице и живущего по законам исторического времени, по обычаям падшего, постоянно меняющегося мира. Его отношение к персонажам, которых он описывает, — отношение историка, который видит ограниченность своей перспективы зрения, говоря: «Му wit is short» (Ума, уменья, значит, не хватило). Но именно ограниченность перспективы и помогает ему вглядеться подробнее в печальную и вместе с тем комическую картину человеческой жизни здесь и сейчас. Сам он так определяет свои намерения:

Ведь знаю я, что, взявшись рассказать
Чужой рассказ, не надо выпускать
Ни слова из того, что ты запомнил,
Будь те слова пространны иль нескромны, —
Иначе все неправдой извратишь,
Быль в небылицу обратишь…
Спаситель путь указывал нам верный:
Он прямо обличал, и нет в том скверны.
Кто сомневается, пускай прочтет,
Как говорил Платон на этот счет:
Велел он слову действиям быть брату.