Кентавр

Придвинувшись ближе, он зашептал. Показалось ли мне или от его дыхания действительно пахнуло цветами? В воздухе действительно стоял странный аромат, дикий и пряный, как в саду весной.

– И что это?

– Сад повсюду! Вовсе не надо отправляться далеко на Кавказ, чтобы его обнаружить. Он и тут, в старом Лондоне, на его туманных улицах и грязных мостовых. Даже в этой заполненной хламом, неубранной комнате. Сейчас, когда гаснет лампа и тысячи людей забываются сном, Врата из Рога и Слоновой Кости здесь, – похлопал он по груди. – И цветы, длинные гряды холмов, обдуваемых ветром, огромное стадо, нимфы, солнечный свет и боги!

Теперь он так привязался к комнатке в Пэддинг-тоне, где были сложены все его книги и записи, что, когда странная болезнь, поразившая его, усилилась, а приступы безымянной лихорадки участились, я нанял спальню для него в этом же доме. И в той дешевой комнатушке, похожей на клетку, он испустил последнее дыхание.

Я назвал его болезнь странной, поскольку ее так никто и не распознал. Он словно просто угас, не страдая ни от боли, ни от бессонницы, ни от чего другого. Он ни на что не жаловался и не проявлял симптомов ни одной из известных болезней.

– Ваш друг физически вполне здоров, – сказал мне врач, когда я потребовал от него на лестнице, после осмотра, сказать правду. – Вполне! Ничего, кроме свежего воздуха и хорошего питания, ему не требуется. Его тело не получает питательных веществ. И проблема в душевной сфере, вне всякого сомнения, она связана с неким глубоким разочарованием. Если бы вам удалось переменить направление его мыслей, пробудить интерес к обычным вещам, переменить обстановку, возможно, тогда… – Он пожал плечами с озабоченным видом.

– Скажите, он умирает?

– Думаю, да, он умирает.

– От…

– Просто от недостатка жизни, – ответил врач. – Он потерял желание жить.

– Но у него еще осталось много сил.

– Он полон сил. Но все они иссякают бесследно, уходят куда-то. Организм ничего не получает.

– А в области психики, – спросил я, – у него нет никаких отклонений?

– Не в обычном смысле слова. Его сознание вполне ясное и активное. Насколько могу судить, мыслительный процесс не нарушен. Мне кажется…

Пока шофер накручивал рукоять стартера, доктор задержался немного на пороге дома.

Я с тревогой ожидал окончания фразы.

– Это похоже на особый случай ностальгии, весьма редко встречающийся и трудноизлечимый. Острая и жестокая ностальгия, та, что порой зовут «разбитым сердцем». – Стоя уже у дверцы автомобиля, он еще на минуту задержался. – Когда вся жизненная энергия человека устремляется к далекому и недостижимому месту, или человеку, или… или же неким воображаемым желаниям, которые он стремится удовлетворить.

– К мечте?

– Может быть, даже и так. – Садясь в машину, он продолжал размышлять: – Причина вполне может быть духовного порядка. Люди религиозного и поэтического склада наиболее этому подвержены, и их труднее всего вылечить, когда они впадают в такое состояние. – Чувствовалось, что доктору с трудом удается скрывать уверенность в своем диагнозе. – Если вы действительно хотите спасти его, постарайтесь переменить направление его мыслей. Должен признаться, что я тут не в состоянии ничего предпринять. – И затем, чуть потянув за седую бородку и глянув на меня поверх очков, с сомнением в голосе добавил: – Вот только те цветы… лучше бы их убрать из комнаты. Слишком сильно пахнут… Так будет лучше.

Он снова пристально глянул на меня. В глазах мелькнуло странное выражение. А меня тоже охватило непонятное смятение, я даже на какое-то время потерял дар речи, а когда вновь смог говорить, автомобиль доктора уже скрывался за поворотом. Ведь в той комнатушке никаких цветов вовсе не было, но, видимо, аромат полей и лесов достиг также и доктора, чем тот был порядком смущен.

«Переменить направление его мыслей!» Я зашел в дом, раздумывая, как честному и хотя бы наполовину думающему не только о себе другу, зная то, что было мне известно, последовать совету доктора. Каким иным мотивом, кроме как вполне эгоистичным желанием сохранить Теренса для собственного удовольствия, мог я руководствоваться, пытаясь отвратить его мысли от воображаемых радостей и мира к страданиям и низким фактам повседневного существования, которые он столь презирал?

Тут мне дорогу преградила растрепанная светловолосая хозяйка помещения, в котором мы квартировали. Миссис Хит остановила меня в коридоре, желая добиться ответа, не хотели бы мы «касательно расчета» договориться. Манеры ее были вполне решительны. Оказалось, что Теренс задолжал за три месяца.

– Его спрашивать толку никакого, – вела она свое, хотя в целом и не зло. – Больше мочи нет терпеть проволочки. Он всё говорит о богах да каком-то мистере Пане, который за всем присмотрит. Но я-то никогда ни его самого не вижу, ни этого его мистера Пана. А всех вещей его там, – кивнула она в сторону комнаты жильца, – если продать, так на сэнкимудскую[72] книгу гимнов не хватит!