Кэйтлин и Купидон

– Не спать! – строго говорит она. – Единственный способ быстро адаптироваться после перелета в другой часовой пояс – сразу начинать жить по местному времени! А сейчас только пять часов вечера.

Я пытаюсь сосредоточиться на словах в книге, но они уже словно плывут, пока я слушаю, как Верити напевает, разбирая вещи. И должно быть, я все же задремала, потому что небо успело приобрести васильковый оттенок к тому моменту, когда она тронула меня за плечо.

– Пора идти выпивать, Кэйтлин, – тихонько шепчет Верити. Я вздрагиваю и опускаю взгляд – я все в том же оранжевом платье, в котором приехала.

– Ты дала мне поспать! – произношу я слегка хриплым со сна голосом.

– Да, – улыбается она. – Жаль было тебя будить, ты выглядела очень трогательно. Смотри, я приготовила тебе наряд.

Верити благоухает кокосовым шампунем и выглядит свежей – на ней бирюзово-голубое платье в пол и газовый шарфик на шее. На кровати лежит розовое платье на бретельках, которое я натягиваю через голову. Оно декорировано кисточками, раскачивающимися под легким бризом. Я зеваю.

– Мы не будем долго засиживаться, – обещает Верити. – Выпьем, поужинаем и спать, думаю. Ты как считаешь?

– Звучит неплохо, – отвечаю я, но кажется, будто сам вечерний воздух дрожит от предвкушения. Здесь столько уголков, которые нам еще предстоит исследовать!

– Ключ у тебя? – спрашиваю я, и она кивает, помахивая на прощание всем своим туфлям, которые выстроила в линию вдоль стены.

– Пока, мои милые, вас все равно любят, хотя и не надевают, – говорит она, посылая им воздушный поцелуй.

– Здорово, что здесь ходят босиком, – замечаю я, когда мы идем по дорожке к главному бару. – Нет нужды подбирать туфли, и не волнуешься, что они могут не подойти к платью.

– Это правда. Но и круто дополнить ими свой наряд не получится, и к тому же, – Верити по-детски выпячивает нижнюю губу, – без каблуков я чувствую себя совсем крошечной!

– Но зато и ноги не болят. Боже, вспомни, как обычно бывало, когда мы куда-то выходили? Всегда кончалось тем, что ты теряла туфлю. Сперва снимала их, чтобы потанцевать, а потом срывалась домой, как Золушка.

– Я потеряла и много принцев таким же образом. Много принцев.

Мы держимся за руки. Нас то и дело обгоняют велосипедисты, звоня в колокольчик, чтобы дать знать о своем присутствии. Странно не слышать урчание моторов, грохот бутылок, кидаемых в урны, гудки клаксонов: звуки большого города. Такое чувство, что мы высадились на другой планете – в месте, где никто не может пострадать, где не может случиться ничего плохого. И хотя мой мозг все еще сверлит мысль: «Жаль, что Гарри не может этого увидеть», мне также и легче от того, что он никогда здесь не был. Я могу гулять свободно, не боясь свернуть за угол и увидеть бар, где мы когда-то провели отличный вечер, или ресторан, где мы глупо поссорились. Улицы Шеффилда пропитаны воспоминаниями о Гарри и вызывают у меня горькие эмоции в самые будничные дни.

Главный бар украшен к Рождеству – к потолку подвешены спирали из фольги, а надувные матрасы, плавающие в огромном бассейне перед ним, обернуты мишурой. Рядом с баром стоит шестифутовая рождественская елка с серебряной звездой на макушке. Все это разноцветное великолепие блестит и переливается в лучах вечернего солнца. Как будто рождественское убранство маминого дома перенесли сюда и присобачили скотчем. Из колонок рвется «Белое Рождество»^[12], а Джен с Усманом уже в баре, болтают с барменом, у которого такие блестящие темные волосы, что от них отражается свет. У него точеные скулы; кажется, он явился сюда прямиком со съемочной площадки какого-то болливудского фильма.

– Девочки, идите сюда! – Джен с энтузиазмом машет нам. Она одета в белое платье с открытыми плечами, ее бронзовая кожа сияет на свету. Усман – в рубашке с тропическим рисунком, и он просто слегка улыбается, но не машет. – Это Уильям, – Джен указывает на бармена, который при виде нас суетливо выставляет на стойку четыре стакана. – Он наш любимец, правда, Вилли?

– Ну а вы моя самая любимая леди на всем острове, Джен, – отзывается тот. – Хотя, похоже, у вас появились соперницы! – Он улыбается нам.

– Верити. – Она протягивает бармену руку, и он тут же ее целует.

– Кэйтлин, – представляюсь я, держа правую руку у бока и осторожно взмахивая левой.

– Хотите увидеть фокус?

– О, девочки, его фокусы самые лучшие! Безоговорочно лучшие! – Джен в предвкушении прижимает ладони к сердцу.

Произношение Уильяма – какая-то восхитительная смесь индийского и американского, его речь льется ручейком. Он вытаскивает колоду карт из кармана фартука и тасует их так, словно играет на аккордеоне. Затем раскладывает их веером на стойке, лицом вниз, и просит Верити выбрать одну.

– Любую карту? – уточняет она с кокетливыми нотками в голосе.

Редко можно встретить человека, с которым Верити не стала бы заигрывать. «Это не флирт, а лесть их самолюбию, – говорит она всякий раз, когда я ее в этом обвиняю. – Нет ничего плохого в том, чтобы помочь людям почувствовать себя желанными».