Каждый час ранит, последний убивает

– Надо отсюда выбираться, черт!

– Хамеду нельзя доверять… Вот дерьмо! Ты совсем спятил?

Ответа и не требуется. Да, я схожу с ума. Да, я готов разбить голову об стену, лишь бы перестать мучиться.

– Если она с ним, я его убью… Обоих убью.

Маню в ярости смотрит на меня. Потом поднимается и отходит.

Эта проклятая тюрьма однажды отнимет у меня все.

* * *

Даркави оказался терпеливым. Он ждал, пока все успокоится, пока затянутся раны.

В мой пятнадцатый день рождения он заявился домой.

Я вырос, окреп. Но отец по-прежнему меня подавлял.

Вечером он заявил, что «в свою дерьмовую каморку» больше не вернется. Что слишком долго пробыл в «изгнании».

С днем рождения, сынок. В качестве подарка – возвращение твоего палача, с молчаливого согласия матери.

Я надеялся, что он изменился, что у него было время подумать. И в первые недели так все и было. Мы сосуществовали, как два незнакомых друг другу человека. Говорили мало, отводили глаза.

Вернулся липкий страх. Хотя я думаю, он никуда и не исчезал. Просто я задвинул его в дальний ящик памяти, и он лишь ждал своего часа.

Как-то матери не было дома, и я собирался спуститься во двор к друзьям. Я уже почти стоял на пороге, когда Даркави попросил, чтобы я купил ему вина.

Он и так был наполовину пьян, и я презрительно сказал:

– Может, тебе уже хватит?

Я сразу понял, что разбудил чудовище. Он поднялся, качаясь, подошел ко мне и схватил за руку.

– Купишь вина! – прорычал он.

– Я занят, сам сходи.

Думаю, что я ждал этого момента с тех пор, как он вернулся. Момента, когда мы померяемся силами. Посмотрим, кто храбрее.

Момента, когда я стану мужчиной.

Я высвободил руку и шагнул к двери.

Но не дошел.

Даркави бросился на меня. Сзади, как трус. Он сильно толкнул меня, и я сильно стукнулся о дверь: удар оглушил меня, я почти потерял сознание.

Но не умер.

– Гаденыш! Думаешь, ты тут самый главный?

Я поднялся и посмотрел ему в глаза. Мне было ужасно страшно, но я старался это скрыть. Он дал мне затрещину, и я опять отлетел в стену. Я все еще стоял на ногах, когда увидел, что на меня обрушивается его кулак. Мне удалось остановить его руку, и я выкрутил ему запястье.

Потом все как в тумане.

Странном тумане.

Только помню, что выплеснул на него пятнадцать лет ярости и ужаса.

Помню, что бил своего отца.

Пока тот не умер.

Когда вернулась мать, я сидел у его тела.

Она говорит, я плакал.

Но этого я не помню.

93

Я снова стала рабыней.

Может быть, это у меня в генах, может быть, такова моя судьба? Может, я родилась, чтобы познать рабство, и ничего, кроме рабства?

Нет, я узнала любовь, страсть, дружбу.

Грег все твердит, что Изри обращался со мной, как с рабыней. Он готов сказать что угодно, лишь бы заставить меня страдать.

Когда он уходит из дому, то запирает меня в шкафу. Я сплю на полу, как собака. У меня нет даже одеяла, лампы, моих книг или Батуль. Только старые вещи моего мучителя, чтобы хоть как-то согреться.

У меня больше ничего нет.

Я стала воплощением его мечты, его добычей. Женщиной, которую Грег украл у Изри.

Когда он возвращается домой, то выпускает меня, чтобы я убрала дом, погладила белье или приготовила еду. С тех пор как я попыталась его убить, он не спускает с меня глаз. Ни на секунду. И каждый вечер или днем, если ему хочется, набрасывается на меня и заставляет с ним спать.

Вначале я сопротивлялась. Сражалась, как тигрица. Била его, кусала, материлась. Но потом я поняла, что это бессмысленно. Более того, мне кажется, его это лишь сильнее возбуждало.

Поэтому теперь я лежу без движения. Стискиваю зубы и закрываю глаза. Отдаю ему свое тело и мысленно улетаю далеко-далеко.

Подальше от пыток и от жестокости.

Чтобы быть рядом с Изри.

Как-то мы гуляли в окрестностях у Василы и увидели с Изри старинные солнечные часы на одном из полуразрушенных фасадов дома. Внизу была надпись на латыни. Vulnerant omnes, ultima necat. Когда мы вернулись в Монпелье, я нашла, что значит эта фраза. Каждый час ранит, последний убивает.

Каждый час ранит. И убивает последний.

Сейчас я понимаю, до какой степени это верно. Мне еще нет и семнадцати лет, а я уже познала рабство, унижения, оскорбления, наказания. Меня били так сильно, что я чуть не умерла. Мне всадили в руку гвоздь, меня лишали пищи. Лишали всех прав человека. Межда меня изнасиловала. Грег насилует меня каждый день.

А мне нет еще и семнадцати.

Но самое страшное – это ложь.

Лгали моему отцу. Лгали Изри.

Лгали тем, кого я люблю больше всего, чтобы они поверили в то, что я дурная.

Мой отец умер, думая, что я неблагодарная, что я его предала. Он умер, так и не узнав правды. А что будет с Изри?

Ранят ли меня следующие часы еще сильнее?

Vulnerant omnes, ultima necat.

Меня ранили все прошедшие часы, и последний час меня убьет.

Так что, в конце концов, несмотря на всю мою любовь к Изри, я молюсь, чтобы этот час поскорее настал.

* * *

– Хамед согласен. Пятьсот тысяч за каждого.

Тармони нервничает, утирает бумажным платком лоб.