Каторжанин

— Можно, можно! — амбалы дружно закивали. — А ежели хошь, мыльцем веревку смастим, для сподручности, значитца…

Я обречённо всхлипнул и шагнул к громилам.

Протянул левую руку за веревкой, а потом, слегка припал на ногу, и правой влепил резкий и короткий апперкот рябому в челюсть.

Вторым увлечением штабс-ротмистра был бокс, которому он отдавал почти столько же времени, сколько и стрельбе, так что удар вышел на загляденье.

Звонко лязгнули зубы, громила громко икнул и с грохотом рухнул на пол.

Второй недоумённо выпучил глаза, а потом, распахнув руки словно медведь, попытался меня схватить.

Образцово-показательная «двоечка» — его не остановила, амбал только разъярённо заревел и снова ринулся вперед.

Вот тут пришлось воспользоваться своим средневековым опытом. Ничего похожего на клинок рядом и в помине не было, но дело в том, что одним из важнейших умений средневекового рыцарства являлся рукопашный бой без оружия, эдакая гремучая смесь из борьбы и ударной техники — ничуть не уступающая по разнообразию приемов японским карате или дзюдо и прочим азиатским кун-фу. Не менее смертоносный и действенный, разве что не такой зрелищный.

Ускользнув в очередной раз из «дружественных» объятий, я пробил громиле в колено, а когда он припал на ногу, врезал локтем в кадык.

А потом, поднырнув под руки, запрыгнул сзади на спину и вцепился «замком» в шею, по некоторому подобию «двойного нельсона».

Как удержался, сам не знаю, урод принялся мотать мной как тряпкой, но через несколько секунд, наконец, амбал поплыл.

В глазах потемнело, от запредельных усилий потекла кровь из носа, но я сжимал руки до тех пор, пока громадная туша окончательно не обмякла.

Лязгнули засовы на двери.

Я попытался встать, но не удержался на ногах и упал на колени. Сил едва хватало, чтобы только дышать.

«Вот и всё… — мелькнула в голове спокойная мысль. — Правда финал вышел смазанный. Сдохнуть в тюремной бане — как-то не комильфо, ни для графа божьей милостью, ни для штабс-ротмистра. Лучше бы японцы прибили на поле боя…»

Но вместо свежих убийц, в помывочную влетели армейские офицеры с револьверами в руках. Один из них сходу засадил рукояткой нагана по башке уже очнувшемуся первому громиле, а двое других бросились ко мне.

Следом за ними в баню ворвалась ещё пара офицеров: но уже почему-то жандармский штабс-ротмистр и флотский лейтенант.

— Вы как, Александр Христианович?..

— Вы целы?..

— Ничего себе, да он их обоих…

— Воды!

— Доктора!..

— Свежего воздуха!!! Откройте…

— Блядь, да откуда здесь окна — нашатырь тащите!

От поднявшегося галдежа чуть не взорвались мозги, я оттолкнул чью-то руку с едко смердевшим флакончиком и заорал изо всех сил:

— Да заткнитесь вы, мать вашу!

— Живой! — на лице усатого штабс-ротмистра проявилась радостная улыбка.

— Живой… — зло буркнул я. — Чем обязан?

— Александр Христианович! — ротмистр принял строевую стойку. — Уверяю, все причастные к инциденту уже арестованы! Прошу принять извинения!

Следом за ним, с серьёзными мордами, вытянулись остальные офицеры.

— Допустим, принял. Что дальше? От меня-то вам что надо?

Честно говоря, я заподозрил, что теперь подняли бунт уже офицеры городского гарнизона, но всё оказалось гораздо сложней, а если точнее, то совсем непонятно.

Вопросы остались без ответов, штабс только оговорился, что его вместе сотоварищи уполномочили перевести меня в другое место для пущего бережения. Отчего, почему и зачем — осталось неизвестным.

А «другое место» оказалось… камерой гарнизонной гауптвахты — это я понял по солдатикам в карауле. Правда явно не для рядового состава, больше похожей на гостиничный номер средней руки гостиницы.

Ну а дальше, начались уж вовсе чудеса чудесные.

Только я прилёг на койку, как раздался осторожный стук, дверь отворилась, и пара солдатиков втащила в камеру тяжеленный дубовый стол с резными ножками. А следом за ними, на пороге появился напомаженный щеголеватый официант в белоснежной куртке, тащивший за собой столик на колёсиках, уставленный до предела судками и бутылками.

Я молча уставился на него — слишком уже неожиданным оказалось визит.

Официант сдержанно, но почтительно поклонился, жестом фокусника извлёк откуда-то скатерть, с хлопком раскрыл её в воздухе и виртуозно накинул на стол. После чего, отточенными движениями начал сервировать еду, при этом, с французским прононсом комментируя блюда.

— Уха монастырская, тройная…

— Рябчики аля натюрель…

— Расстегаи с визигой…

— Консоме…

Закончив с сервировкой, он застыл рядом с перекинутой через согнутую руку салфеткой.

Я окинул взглядом великолепие на столе, а потом поинтересовался у него:

— Ты, братец, часом камеры не перепутал?

Официант плеснул из завернутой в салфетку бутылки в бокал, после чего уверенно ответил:

— Ни в коем случае, господин Любич.

— А кто распорядился?

В ответ, парень, лишь извиняюще пожал плечами, мол, не велено говорить.

— Ну раз так… — я взял бокал со стола. — Тогда передай сей загадочной персоне мою искреннюю признательность.

Еда оказалась просто восхитительной, особенно после подножного корма на Сахалине, а вино и прочие напитки вообще выше всех похвал.