Каторжанин

Что тут у нас? Похож на японский кайкен[1], правда отличий хватает. Форма клинка почти такая же, но более изогнутая и сужается к острию, цуба[2] полностью отсутствует, переход от клинка к рукоятке почти никак не обозначен. Но присутствует странная вогнутая выборка от середины рукоятки к оголовью. У кайкена ножны с рукояткой выглядят одним блоком, а линия стыка почти незаметна, а тут совсем наоборот — ножны кожаные, изящно оплетены тиснёными ремешками, а сам нож входит в них ровно посередине рукоятки, почти как финский пуукко. Работа прекрасная, на рукоятке из белой кости геометрические узоры, сам клинок из отличного металла, на стали есть своеобразный узор, что свидетельствует о множественной проковке слоев. Какая-то неизвестная разновидность японских ножей? Надо же, никогда ничего подобного не видел, хотя о холодном оружии знаю почти всё.

И тут же поразился сам себе. Кто знает? Я знаю? Судя по подсказкам памяти, я вообще не разбираюсь в клинках и никогда толком ими не интересовался. А тут на тебе, прям экспертом вдруг стал.

Попытка найти в воспоминаниях хоть какое-то объяснение такому парадоксу опять вызвала головную боль, и я решил больше не копаться в прошлом. Знаю, да и знаю, чёрт бы эти загадки побрал.

Ситуацию с ножом неожиданно прояснила Майя.

— Это менокомакири, женский нож айнов, — подсказала девушка. — Его Мадине подарила Ано, жена вождя племени.

По лицу Мадины пробежало недовольство и нетерпение, и я решил больше не вдаваться в историю японского холодного оружия.

— Смотри внимательно… — я принялся показывать девочке, как правильно менять хват и наносить скрытые удары от пояса.

Занятие затянулось, Мадина была в полном восторге, да и я получил неожиданное удовольствие от общения с девочкой. Майя в забаве не участвовала, но особого недовольства я не заметил.

Когда пришло время спать, сёстры удалились в соседнюю комнату, за шкурой на стене обнаружилась дверь, а меня оставили в горнице.

Майя предупредила, что удобства во дворе, после щёлкнул засов. Карабин она забрала с собой.

Ну… на полное доверие я и не рассчитывал. Да и надо ли оно мне? Спасибо, что приютили, а дальше… дальше посмотрим, сначала надо на ноги стать.

Глаза отчаянно слипались, но перед сном я решил подвести итоги дня и разобраться со своей вновь обретённой личностью.

Итак, краткая биография звучит примерно таким образом.

Любич Александр Христианович, от роду тридцать один год, происхожу из старинного, но давно обедневшего дворянского рода.

С детства хотел стать военным, что успешно осуществил, поступил в Павловское военное училище. По окончанию распределился в Восточносибирский стрелковый полк, начальником охотничьей команды. Сыграло умение хорошо стрелять, в училище я был лучшим стрелком курса. Откуда, не без протекции, с большим трудом, но перевёлся в Заамурский округ, в Отдельный корпус пограничной стражи. Причина — банальная, финансовая, пограничникам платят гораздо больше чем в армии.

Начал поручиком, субалтерном, отмечен наградами и множественными поощрениями по службе, быстро дослужился до чина штабс-ротмистра и командира линейного отряда. Далее благополучно поступил в Николаевскую Академию Генерального штаба, но перед самым окончанием был отчислен, за женитьбу без разрешения, что категорически запрещалось слушателям. Жену без памяти любил, но через год после свадьбы застрелил вместе со своим другом, застав за интересным занятием. За что был осужден на двадцать пять лет каторги. Заслуги пред Родиной не помогли, снисхождения не случилось, так как жена, да и друг тоже, происходили из богатых влиятельных семей, и родственнички постарались, чтобы меня упекли по полной.

Что ещё… знаю два языка, китайский и английский, последний почти в совершенстве. Спортсмен, серьёзно занимался гимнастикой и боксом. Охотник и рыбак, обожаю огнестрельное оружие, хорошо стреляю. Служба в погранстраже привила многие полезные навыки.

Наказание отбывал в Александровске, попал туда чуть более года назад, с тюремной администрацией испортил отношения до такой степени, что не вылезал из карцера и самых тяжёлых работ, мало того, меня даже не брали в ополчение до самого последнего момента, как крайне неблагонадежного.

С простыми каторжниками наоборот, вполне ладил, ходил если не в «иванах», то авторитетом пользовался.

Но это если кратко, жизнь была очень насыщенной и сложной. А сам я был человеком довольно сложным и противоречивым.

А теперь самое интересное.

Свои воспоминания я воспринял, как величайшее откровение и себя в них не узнал от слова совсем, хотя теперь всё помню чуть ли не с самого младенчества. Мало того, копаясь в биографии, некоторые свои поступки категорически не понял. Это же надо, бросить академию из-за женщины, пусть даже богатой и красивой. Или пришив сладкую парочку без свидетелей, абсолютно чисто, пойти и сдаться в полицию. Идиот, да и только. Хоть режь, не мог я так поступить.

Но это далеко не всё.

Никаких следов увлечения старо-французским и старо-славянским в моей биографии нет, а тут на тебе, свободно на них говорю.