Катастрофа Московского царства

Отсутствие «царя» в стане Болотникова сыграло негативную роль и способствовало разочарованию и расколу в мятежных войсках. Но не менее важно, что социальный взрыв начался сразу после низложения самозванца и воцарения Василия Шуйского. Приход к власти «боярского царя» стал катализатором конфликта, принявшего форму междоусобной войны. Для взрыва уже не нужен был свой, «истинный» государь, достаточно было ложного, против которого поднималось оружие. При всех социальных конфликтах и противоречиях между участниками сражений под Москвой, Калугой и Тулой это были православные люди, подданные «великого государя», конфессиональное и политическое единство между которыми, по идее, должно было перевесить социальную рознь. Однако, утратив единство в вопросе о том, кто является истинным «великим государем», жители Московского государства уже не могли с помощью веры удержаться от вражды друг к другу. Истинная вера, которой так гордились русские средневековые люди, оказалась зыбкой преградой на пути к кровавой междоусобице. В этот костер подбрасывали дров искатели приключений и добычи – казаки и шляхта. Корысть, азарт и месть, по-видимому, играли не меньшую роль, чем взыскание политической «правды». По мере того как разворачивалось противостояние в гражданской войне, все более циничной становилась мотивация ее участников. Исходя из средневековых представлений о царе как помазаннике Божием, мы легко можем вообразить и результат его десакрализации: «Если Бога нет, то все позволено».

Два царя

Загадочный самозванец

«Новый летописец» так характеризует личность нового самозванца, возглавившего широкомасштабную войну против Василия Шуйского:

Все же те воры, которые называлися царским коренем, знаемы были от многих людей, кто откуда взялся. Того же Вора Тушинского, которой назвался в Ростригино имя, отнюдь никто же не знал: неведомо откуда взялся. Многие понимали, что он был не от служиваго корня, думали, попов сын или церковного дьячка, потому что круг весь церковный знал.

Это, впрочем, лишь одна из версий. О происхождении Лжедмитрия II ходили самые разные слухи. Говорили, что князь Д. Мосальский Горбатый, служивший самозванцу, «сказывал с пытки», что это «с Москвы с Арбату из Законюшев попов сын Митька…» Другой бывший сторонник Лжедмитрия II, сын боярский А. Цыплятов, на допросе показал, что «царевича Дмитрея называют литвином Ондрея Курбского сыном». Это указание заставляет вспомнить «сына Курбского» из пушкинского «Бориса Годунова».

Еще одну версию выдвинули иезуиты. Согласно их разысканиям, имя убитого царя принял крещеный еврей Богданко. Он был учителем в Шклове, затем перебрался в Могилев, где прислуживал попу, «а имел на собе одеянье плохое, кожух плохий, шлык баряный, в лете в том ходил». За домогательства к попадье учитель был изгнан и влачил жалкое существование. В этот момент его заприметил участник похода Лжедмитрия I на Москву поляк М. Меховецкий. Вероятнее всего, Меховецкий оказался в Белоруссии не случайно. По заданию Болотникова, Шаховского и Лжепетра он разыскивал подходящего человека на роль воскресшего «царя Дмитрия». Оборванный учитель показался ему похожим на Лжедмитрия I. Но бродяга испугался сделанного ему предложения и бежал в Пропойск, где был пойман и отправлен в тюрьму. Оказавшись перед выбором – понести наказание или взять на себя роль царя, он согласился на последнее.

Еврейское происхождение самозванца якобы подтверждал Талмуд, найденный позднее в его вещах. Сама находка, если и имела место, выглядит странно. Неужели, решившись выдать себя за покойного царя, самозванец не пожелал расстаться с компрометировавшей его священной книгой? Что Лжедмитрий II был евреем, позднее утверждали такие разные люди, как иезуит К. Савицкий, новгородский митрополит Исидор и царь Михаил Федорович. Сложно определить, насколько правдивы эти сообщения, можно лишь констатировать, что такой слух о происхождении самозванца тоже бытовал.