Катарсис

Но вот с другой стороны – зачем? Зачем мне это всё нужно? Кому нужна эта борьба, каков её конечный результат? Разве я через борьбу обрету своё счастье, свой мир в душе? Разве эта самая борьба не забирает у меня остатки и без того не очень больших сил? Но, видимо, я знаю, зачем я участвую в этой нескончаемой борьбе: я просто эгоист, я самовлюбленный эгоист! Я жизнь люблю во всяком её проявлении, даже с жизнью покончить не могу, потому как в моей голове не укладывается мысль, что после этого я перестану существовать. Как можно хотеть умереть, зная, что весь этот мир останется жить и без тебя? И как можно хотеть умереть сейчас? Особенно после пережитого, когда практически уже ничего не боишься, когда в глубине души понимаешь и принимаешь тот факт, что можешь преодолеть практически любое препятствие, что помешать в этом деле могут только проблемы со здоровьем, но у меня их серьёзных, тьфу-тьфу, пока что нет. В общем, я, похоже, лицемер. Я люблю, когда меня жалеют.

А ещё я всегда любви хотел, причём любви безусловной, но не от мамы – нет, от иной женщины. Такой вот любви, чтобы крышу напрочь сносило, чтобы электрические заряды между мной и ею в воздухе чувствовались, чтобы обнимать её при каждом удобном и не очень случае, чтобы говорить ей, как я её люблю и как она для меня дорога… Я нашёл такую женщину, влюбился в неё. Имя этой женщины – Анна. Это было почти с первого взгляда, хотя в первые секунды Аня мне показалась девушкой холодной и недосягаемой, но первую встречу с ней я запомнил очень хорошо.

Это было в больнице, в палате на первом этаже. Я шёл навестить друга, его положили на пару дней в больницу после приступа аппендицита, а с этим заболеванием, как известно, шутки плохи. Я зашёл в палату и увидел её. Белоснежный халат ослепил меня так же, как сегодня ослепило утреннее солнце. Я не успел даже ничего осознать, но через пару мгновений моё сердце стало биться чаще, и я, уже сам не зная, почему, попал в плен любви к этой девушке. Мы всего лишь обменялись парой слов о состоянии Алексея, я спросил давно ли она здесь работает и нравится ли ей эта работа, и закрутилось… Нет, ну как закрутилось: у меня только в сердце и закрутилось. Я приходил каждый день навещать друга, пока его не выписали, и каждый раз, приходя в больницу, я находил повод увидеться с Аней и поговорить о разного рода мелочах. Я звал её в кинотеатр на показы фильмов и на пятничные танцы в молодёжном клубе. Да даже на партсобрания звал! Иногда она соглашалась, но большей частью отказывалась, ссылаясь на занятость. С её стороны не было и речи о каких-либо романтических чувствах ко мне. Но чем больше проходило времени, тем больше я понимал, что я окончательно увяз в этих отношениях. Я до бесконечности любил её. Я был готов отдать за неё всё. Даже свою жизнь.

Прошёл год, и за это время мои чувства никуда не делись, они стали только сильнее. Тогда я начал осознавать, что любовь к Ане – это та самая любовь. То чувство, о котором я всегда мечтал, единственное, именно то самое, о котором Куприн в своем «Гранатовом браслете» писал, такое чувство, за которое и умереть не жалко, за которое и в огонь, и в воду, и в медные трубы… Я до сих пор уверен в том, что эта любовь была единственной настоящей любовью в моей жизни. Когда я был рядом с ней, я чувствовал эту любовь в себе, я буквально видел, как мои чувства влияют на мои решения в отношении её. Я, не раздумывая, дал бы Ане всё, если бы она чего-то от меня попросила, но в этом и была загвоздка. Она никогда меня ни о чём не просила. Я ей был не нужен, и я знал это. Но всё равно, как какой-то умалишённый или сумасшедший пытался добиться от неё ответных чувств. Я робко, какими-то дурацкими словами, никогда не говоря ей прямо о своих чувствах, иногда, такое ощущение, что даже взглядом, говорил ей «Я люблю тебя», но все эти проявления моей любви к ней были не то чтобы явными, поэтому я до сих пор не знаю, поняла она или нет то, что я хотел ей высказать этим. Поняла ли она, что смысл моей жизни заключался в любви к ней, в заботе о ней, в совместном будущем именно с ней.

В любом случае наша связь была очень сильной, с моей стороны, так уж точно. Я чувствовал, когда она шла по улице, ведущей к больнице, чувствовал, что вот она сейчас зайдет в больницу (а я обосновался там прочно, даже когда выписали Алексея), и она заходила, и я бросал на неё свой полный любви взгляд, а в ответ на меня смотрели спокойные, рассудительные, иногда несколько испуганные глаза. На праздники она пару раз пригласила меня в свой дом, и я приходил к ней, где мы отмечали те или иные памятные даты с общими друзьями, поэтому я знал, где она живёт, и после иногда проходил мимо, не решаясь потревожить её, не смотрел в окна, а просто проходил, пытаясь уловить в атмосфере её присутствие. После этого мне становилось ещё хуже, но я как баран говорил себе, что это в последний раз, что я просто долго её не видел, что я не буду корить себя за этот ничего не значащий проход мимо её дома.