Катарсис

– А кто их знает этих командиров… Когда на место приедем там и узнаем, кто с кем, когда и как. Ну, если судьбе угодно, бок о бок воевать будем. А ты, я смотрю, или рассеянный такой, или дружбу совсем военную не ценишь? Как не признал то?

– Ой, Миша, и ты изменился, и мысли свои в голове, вот и не признал. Не сердись на меня.

– Да энто я так. Можешь не переживать.

Мы не были первыми на этом вокзале. Везде стояли люди в военной форме, и те, кто их провожал. Кто-то из ребят уже сидел в поезде, а на перроне в основном были мужчины. Провожающих женщин было мало. Те, кто были, не плакали, но такой взгляд у них был, такой проницательный, всю войну в них можно было увидеть, всю боль… Вот она боль то! Не только в оторванных ногах и руках на поле боя, а вот тут, в тылу, у девушки в глазах! Боль и любовь в одном этом взгляде соединились! Нет, Саша, нельзя думать. Нельзя. А то как бы эта гуманность на поле боя не проснулась. Меня назначили животным, значит иди и убивай. Только инстинктам и следуй. А инстинкт какой? Свою землю, свою территорию защищать… Как зверь… Так если провозгласил человек себя царём природы, так зачем же он опускается ниже зверя, ниже шакала? Зачем он превращает себя в ужасное подобие… Зачем всё своё человеческое отвергает? Или это и есть наше человеческое? Звери и те ведут себя в некоторых случаях намного гуманнее нас. Да, они убивают, но основываясь на инстинктах. Хочется есть, хочется пить, хочется жить на солнечной стороне. А люди… Люди подчас убивают и не могут никому объяснить, зачем.

Легко дать приказ: убей. А кого убить? Такого же, как и ты, человека? Или даже нет. Например, парня лет восемнадцати только в нацистской форме. А надень он советскую форму? И тогда что же? Эх, дурацкая система. Хочу стать зверем. Чтобы не думать, а только чувствовать.

– Санёк, пошли, а то на самом проходе ложиться придется!

– Да-да. Иду.

Мишка помог мне забраться в вагон, где к тому времени набралось человек пятнадцать. В принципе, могло быть и хуже, но я уже еле стоял на ногах. Этот день дался мне тяжело как в физическом, так и в психологическом смысле. Я ощущал, что меня бьёт озноб, я чувствовал, что вот ещё чуть-чуть, и я просто упаду на этих ступеньках к вагону, поэтому мне нужно было просто лечь. И плевать, что буду в лучшем случае спать на сене, а в худшем на железном полу, и плевать, что рядом лежит только что отпущенный из больницы туберкулезный больной, и плевать, что на днях я, может быть, умру… На всё плевать. Просто хотелось лечь, уснуть и долго спать. Без снов, без мыслей. Не думать ни о родных, ни об Ане, ни о Нине, ни о войне. Просто уйти навсегда в темноту. Но Мишка… Ох уж этот Мишка… Нашёл себе какого-то приятеля и, сев рядом со мной, завёл с ним разговор, а я хоть и забывался временами, но всё же полностью отключиться не мог, и слушал всё то, что они говорили друг другу.

– Как думаешь – доедем скоро?

– Да кто ж его знает… Смотря кто машинист, сколько угля дали, в какую точку нас конкретно отправят и когда… На всё Божий промысел. Как говорится, человек полагает, а Бог располагает. Можем и за два дня до точки доехать, а можем и не пойми через сколько там появиться.

– И что же нас сразу на фронт? Насчет распределения ты не узнавал?

– Да какое там распределение… Как высшие укажут, так командиры и сделают. Пока что вот в Нерчинск, а там… Не впервой то кажись на войне, а всё про такие глупости спрашиваешь. Ты откуда родом то, не припомню тебя в наших краях раньше?

– Я деревенский, не отсюда. На юге деревня Арсеньево, не слыхал?

– Арсеньево? Так, конечно, слыхал! Тамошний паренёк орден получил, видел я в ведомостях, которые в гошпиталь заносили. Если верить газете, то парень этот вместе со своим подразделением один из первых ворвался в город и так боевой дух всех поднял, что город за день и отбили у немцев. Так в приказе и написано: За образцовое выполнение боевых заданий награждается Орденом Отечественной войны первой степени.

– Ну ты брехать! Какие ведомости? В больнице иной раз и имени не спросят, а человек уже помер, а ты ведомости, ведомости…

– Вот те крест! Не лгу. Видел своими глазами газетную вырезку, и товарищ по палате, который историю про подвиг рассказал, один в один на парня из ведомостей похож был.

– А ты уверен, что он свою историю рассказывал? Мало ли сейчас самозванцев бродят? Один и вправду герой, а другой так… Пустышка.

– Зуб даю! Герой! Он и орден мне показывал! Говорил, что, когда война закончится, он немцев до Берлина погонит, все свои силы на освобождение других стран положит, а я ему на это: Вася, ты спятил, что ль? Какие страны другие? Тут свою после победы отстраивать придется, вся в развалинах! А он как заведённый… Спасу, говорит, всех их от фашистов поганых. А нужны мы им? Странам то этим? Потом ещё нас виноватыми и сделают… Помяни моё слово. Иль ты иначе думаешь?

– Дак сказать это всякий сможет… А вот вправду ли он за европейцев пойдет на смерть, это неизвестно…

– Нет, ты всё же скажи, пойдёшь энтих то освобождать, когда со своей земли прогоним немцев?