Катарсис

Она была для меня, возможно, она и есть для меня… Она была моей мечтой. Мечтой, которая так и не осуществилась.

Я молил Бога, стоя на коленях, на съёмной квартире, я молил Бога в церкви возле дома, я молил Бога, находясь в святых местах, чтобы он либо убрал эту любовь из моего сердца, либо в сердце Ани он вложил то, что чувствую я. Но Господь или не слышал моих молитв, или я не так усердно молился, как мог бы. Я продолжал любить Аню, то сильнее увлекаясь ею, то слабее… Она же, если в начале наших дружеских отношений была разговорчива со мной и даже шутила, то потом начала от меня постепенно отдаляться. Мы почти не разговаривали, мы проходили мимо и не говорили друг другу ничего, она не знала, как ей вести себя со мной, я не знал, что делать мне. Совсем скоро после окончательного охлаждения каких-либо чувств с её стороны я узнал от общих знакомых, что у неё появился молодой человек, с которым, по слухам она, уже даже стала помолвлена. В тот день я не знал, что мне дальше делать: уйти или остаться, бороться или смириться. Я метался по комнате, как раненый зверь, я плакал и стонал от боли, однако, к вечеру мои слёзы высохли, а сердце перестало так безудержно болеть. Я решил не делать больше ничего в отношении Ани, поддаться судьбе и плыть от берега к берегу, как щепка в реке. Но временами моя натура давала о себе знать и не позволяла мне полностью положиться на судьбу.

Я с большим трудом, но всё же обрёл спокойствие. Внешнее спокойствие. Да, я не выдавал абсолютно никаких эмоций, находясь в обществе, где была она. Я старался не докучать ей своими словами, чтобы не слышать от неё это ужасающее слово: хватит… Я старался выжечь эту любовь из сердца, но это ли возможно? Я и сейчас её люблю. Да, именно люблю. Буду любить. Даже если она мне каждый день говорила бы хватит…

Но не могу я себе сказать: Хватит! Хватит любить! Для меня это всё равно, что перестать жить. Я люблю жизнь, и я знаю, что испытал эту любовь, «любовь бескорыстную, самоотверженную, не ждущую наград. Ту, про которую сказано – «сильна, как смерть». Ту любовь, для которой совершить любой подвиг, отдать жизнь, пойти на мучение – вовсе не труд, а одна радость».3

«Любовь должна быть трагедией. Величайшей тайной в мире! Никакие жизненные удобства, расчёты и компромиссы не должны её касаться».4

Моя любовь и была трагедией. Только моей трагедией. И горечь этой трагедии я испил до самого дна.

Да, ради себя, ради своего эгоизма я бы не смог умереть, но ради неё, если бы ей угрожала опасность, я бы не задумываясь бросился бы к ней, я бы помогал во всём… Но она меня не любила. Это ничего не меняет для меня, но это всё меняет во мне. Я уже не тот, каким был без этой любви. Я в плену у неё. Я теряюсь во всех этих переплетениях судьбы, я не могу жить так, как раньше. Да, всё в прошлом, но не любовь. Она времени не имеет. Она вечна. Если она настоящая.

Но что тогда я испытываю к Нине? Разве эти чувства нельзя также назвать любовью? Да, быть может, они не настолько страстны и экспрессивны, как мои чувства к Анне? Но с Ниной у меня были реальные чувства, а с Аней платонические ведь? Не придумал ли я себе очередной фантом в голове, которому стал поклоняться, понаставив баррикады в своей душе от всего, и в первую очередь от Бога? Как мне вообще определиться с пониманием, что такое истинная любовь?

За этими размышлениями я и не заметил, как подошёл к зданию вокзала. Обыкновенный такой вокзал в обыкновенном таком провинциальном городе. Тут и леса, и болота, и всё, что нужно для разгула писательской души, или самое то место для Сусанина, только поляков сюда и заводить. А воздух какой… До войны так и сновал туда-сюда народ по улице. Многие на вид были счастливы, некоторые грустны. Собственно, жизнь она такая и есть: то радостная, то грустная. Кто-то шёл просто по аллее, кто-то торопился на работу, кто-то за детьми в детские сады, школы, кто-то просто курил в сторонке, кто-то играл в мяч на площадке, кто-то стоял возле магазинной витрины, глазея на одежду или игрушки, кто-то уже был в этом самом магазине… А сейчас из гражданских практически никого. Все по домам или на работе. Ну или в земле. Тот же дом, согласитесь?

– Здравствуй! – окликнул меня мужской голос, и я обернулся на звук.

– И тебе не хворать.

– Узнал?

– Да как-то не припомню…

– Так с Калининского же.

– Мишка, ты что ли?! Какими судьбами занесло?

– Да госпиталь рядом был, я чуть подлечился и опять вот на фронт стал рваться, а тут как раз и про поезд узнал, командиру дивизии отправил: мол так и так, принимайте старого вояку назад, а куда назад то… Наши уже в земле лежат. Я тогда написал одному своему приятелю, и вот гляди-ка отправили. Говорят мне вчера: поезд завтра с утреца пойдет, успеешь подготовиться? А как не успеть-то и не поехать?! Надоела война, братишка! Ой, как надоела. Скорее бы уж закончить всё это.

– Дай Бог, закончим. Скоро закончим. Так мы с тобой в одну дивизию?