Ката

Когда зазвонил телефон, Ката все еще ожидала, что ее вызовут в полицейский участок для собеседования, но ничего не произошло. Время как шло, так и продолжало идти. Если ей выпадала ночная смена, по вечерам она ходила на фитнес, а потом плавала в бассейне. Посещала библиотеку, читала, покупала для Соулей одежду или ходила с ней в кафе и рестораны, скачивала у нее детективы или даже целые телесериалы, которые Соулей добывала в Интернете пиратским способом.

Ей надо было что-то предпринять. Если она слишком долго сидела без дела, ее охватывала тревога, мысли начинали утомлять, а поскольку они никуда не вели, то и были ей ни к чему. Ката достала из ящика маникюрный набор, уже не помня, почему раньше не позволяла себе это. В маленькой сумочке лежали острая пилка, кусачки для ногтей, ножницы и ножницы для кутикул. Она вычистила ногти; долго возилась с кусачками и пилкой, следя, чтобы ногти получились чуть длиннее, чем кончики пальцев. Под конец нанесла фиксатор и два слоя металлически-голубого лака. По старой привычке посмотрела на результат своих трудов в зеркало: кто-то ей как-то сказал, что качество маникюра лучше видно спереди, а не сверху, так как это непривычный ракурс.

Однажды утром, после разговора с пациентом, который приходил каждую неделю поплакаться на боли в желудке и в спине, Ката схватила телефон и позвонила Инге. Через день они встретились в кафе в центре города, и Ката начала беседу с давно известного трюка: притвориться доброй, чтобы произвести этим хорошее впечатление на свою благочестивую и добросердечную подругу, показать ей, насколько она исцелилась, какая стабильная у нее сейчас психика, – но потом ей надоело. Впервые с их знакомства Ката смотрела на Ингу и слушала ее так, словно у них не было общего прошлого и всяческих сложностей. Инга говорила медленно, уравновешенно, почти не шевеля конечностями и туловищем, смотрела плавающим взглядом слегка вытаращенных глаз на Кату, – которой пришло на ум все, что она недавно читала о микромимике: едва уловимых выражениях лица, появлявшихся и исчезавших за долю секунды, проступавших, словно трещины в маске, которую человек все время носит перед окружающим миром, и возникавших от мыслей, которые никогда не высказываются вслух, но сдержать которые невозможно.

То, что пробегало по обычно каменному лицу Инги, было выражением боли и обиды: стало быть, та на что-то обижена; но Кате было неохота думать, считает ли Инга, что это она, Ката, тому виной. А за вычетом этой обиды Инга была вялой, бледной и невзрачной. Обычно Ката от таких невеселых мыслей начинала мучиться угрызениями совести, – но сейчас ей и это было неохота. Зачем? Она же ни в чем из этого не виновата.

А кто тогда виноват? Если исходить из того, что личность не возникает сама по себе, а формируется под влиянием культуры и общества, не исключено, что на Ингу наложила свою руку отцовская власть, – эта догадка, по крайней мере, любопытна. А пока Инга продолжала вещать своим мягким размеренным голосом, Ката коротала время, перебирая все ее характеристики, которые имели отношение к власти в обществе или считались положительными. Инга – медсестра с низкой зарплатой, занимается неблагодарной работой; она проводит дни, ухаживая за больными, а когда приходит домой, ухаживает за мужем и детьми. Инга – бесстрашная, готовая пожертвовать собой, всех любит, она – просто воплощение доброты и всепрощения. женских добродетелей. Она верит в Иисуса и Новый Завет, и в «человека», созданного по образу и подобию Божьему. Во всех своих мыслях и поступках она – мать: это такое более красивое слово для обозначения домашней скотины, которая расхаживает по хлеву с обиженной, но вечно благодарной мордой, жует комбикорм и обожает хозяина, и всегда такая хорошая, такая добрая, что никто не может перед этим устоять – ведь то, чего ей не хватает, она компенсирует этой самой микромимикой и волнами угрызений совести, которые она, в силу пресловутой жертвенности, транслирует своим подругам.

После того как Ката перестала оправдываться, у них быстро исчерпались темы для разговоров. Они расплатились, поцеловались на прощание; Ката поблагодарила ее за всю помощь, любовь и терпение, проявленные в трудное для нее, Каты, время, и сказала, что ей будет не хватать ее. Затем поспешила прочь, не оглядываясь назад.

* * *

Отцовская власть: представления безумных древних евреев о мужчине в небесах, безумных древних греков – о мужчине на земле, отце, сыне. Вшивобородые мужичонки в своих благочестивых собраниях, изливающие несправедливость, глупость и алчность на нечто под названием «женщина», состряпали из той пугало и выгнали на просторы мира – и с тех пор развлекались охотой на него…

Твари.

34