Карточный домик

Высоко на дальней стене висел старый, ободранный кухонный шкафчик, который выкинули из дома много лет назад. Теперь в нем хранились полупустые банки с краской и несколько банок с маслом, и проживало множество личинок древоточца. Дверца открылась с протестующим скрипом, и Уркхарт сразу нашел тщательно закупоренную консервную банку. Он надел резиновые перчатки, снял ее с полки и зашагал в дом, держа банку перед собой, словно пылающий факел.

Вернувшись в дом, он проверил О’Нила, который продолжал крепко спать, тихо поднялся в гостевую комнату и с облечением обнаружил, что гость не запер свой чемоданчик. Фрэнсис принялся методично, но, стараясь не оставлять следов своего вмешательства, перебирать его вещи, и нашел то, что ему было нужно, в мешочке с туалетными принадлежностями, зубной пастой и бритвой. Это была металлическая коробочка для талька, но когда политик снял крышку, там не оказалось даже следов этой присыпки, а лежал маленький запечатанный полиэтиленовый пакетик примерно со столовой ложкой белого порошка.

Уркхарт положил пакетик на полированный письменный стол из красного дерева, стоявший у окна, и достал из ящика три больших листа голубой писчей бумаги. Затем высыпал содержимое пакетика на один из листов – так, что получилась маленькая горка. Осторожно открыв банку, которую он принес из сарая, Главный Кнут достал оттуда примерно столько же белого порошка и тоже горкой выложил его на второй лист бумаги, после чего плоским концом ложечки аккуратно разделил обе кучки на равные части и соединил по одной половинке от каждой из них на третьем листке бумаги. Порошки были почти одного цвета и консистенции, и, когда Фрэнсис смешал их, догадаться, что получилось другое вещество, было совершенно невозможно. Затем он приготовился высыпать смесь в полиэтиленовый пакетик.

И в этот момент у него возникло ощущение, будто кто-то нанес ему удар. Уверенность, наполнявшая все его существо и направлявшая его руку, превратилась в обжигающую кислоту и начала покидать Фрэнсиса, а хладнокровие, предмет его постоянной гордости, куда-то исчезло. Его воля превратилась в поле боя. Моральные принципы и самообладание, которые система вбивала в Уркхарта с самого рождения, вопили, требуя, чтобы он остановился, изменил решение, повернул назад, в то время как внутренний голос твердил, что мораль – это признак слабости и что значение имеет только реальность. А она заключалась в том, что он должен был вот-вот стать самым могущественным человеком в стране – если ему хватит духа и силы воли.

Сейчас ему требовалась четкая цель. Ему и его стране. Слишком часто правительства оказывались на коленях, когда их лидеры начинали прислушиваться к голосам сирен[36], забывали о грубой реальности власти и скатывались к слабости и компромиссам. Разве не принято считать, что, как только политиков избирают на высокие должности, они становятся похожи друг на друга? Так можно сказать про большинство – слабые, нерешительные, жалкие личности, которые гадят в собственное гнездо и мешают тем, кому хватает решимости двигаться вперед.

Великие люди должны быть наделены внутренней силой, и Уркхарт проклинал себя за сомнения. Готовы политики это признать или нет, но все они играют человеческими жизнями, и каждая из них имеет свою цену – не только на войне, но и при решении, до какого предела должна доходить забота о больных и стариках, при установлении наказаний за преступления, при необходимости отправлять людей в угольные шахты или на трудный рыболовный промысел за Полярный круг. Национальные интересы от многих требуют жертв.

Уркхарт посмотрел на туман, который цеплялся своими призрачными пальцами за верхушки деревьев Нью-Фореста, закрывая горизонт и меняя направление его мыслей. Он чувствовал себя как Цезарь перед Рубиконом, который не знал, что ждет его на другом берегу, но понимал, что пути назад не будет.

Мало кому из людей выпадает удача получить возможность принимать важные решения, которые повлияют на их дальнейшую жизнь: большинство лишь испытывает на себе последствия решений, принятых другими. Фрэнсис подумал о своем брате в Дюнкерке, ставшем пешкой, как и миллионы его товарищей, в игре великих. Уркхарт знал, что мог стать – должен был стать – одним из них. А О’Нил – это всего лишь незначительная фигура в игре.

Фрэнсис снова взял листок с белым порошком. Рука у него по-прежнему дрожала, но уже значительно меньше, чем раньше. Он порадовался, что не смотрит в прицел ружья на оленя, потому что сейчас он обязательно промахнулся бы. Или что не строит карточный домик… Порошок высыпался в пакетик, и Уркхарт тщательно его запечатал. Теперь пакетик выглядел так, словно к нему никто не прикасался.