Картахена

Итак, они затянули корсет, завязали концы шнурков, и снять платье без посторонней помощи он уже не мог. В пьесе пять действий, и миссис Эйнсфорд Хилл появляется в первом и в третьем, а во втором профессор ведет разговоры с отцом цветочницы. Мусорщик Дулиттл – это была роль повара, и с тех пор он успел ее основательно позабыть.

– Я так волновался на репетиции, что все время путал слова, – сказал он, срезая жир с куска свинины, – в глубине души я был рад тому, что спектакль не состоялся. Ты хочешь знать, видел ли я капитана? Еще бы, у меня в глазах рябило от его лазурных юбок, в которых он выглядел как педик. Да он и есть педик!

Повар закончил с мясом и сел нарезать молодой лук, от которого у меня полились слезы, потом он кивнул на перцы, я взяла вилку и стала выковыривать семена. Я представила, как светлые кудри миссис Эйнсфорд Хилл мелькают в темноте, как, быстро перебирая ногами под кринолином, капитан мчится по аллее в сторону беседки, оглядываясь на освещенный флигель, где идет репетиция. Узлы на корсете были завязаны туго, но в узлах ли было дело? Разве викторианское пышное платье не самый лучший рабочий костюм для убийцы?

– Может, его и не было каких полчаса, пока я ругался с Хиггинсом, но в третьем действии он точно выскочил на сцену. – Повар бросил лук в кастрюлю и взялся за стебли сельдерея. – Все так и зашлись от смеха: прическа у него свалилась с головы, но не упала, а зацепилась за воротник платья и болталась сзади, чисто облезлая львиная грива. Правда, роль свою он оттарабанил назубок, тут не придерешься.

На следующее утро я отправилась к театральному флигелю и открыла дверь ключом, взятым украдкой в кабинете администратора. Там я сняла форменное платье, надела майку и шорты, позаимствованные в теннисной раздевалке, сменила туфли на кеды, засекла время и побежала напрямик – через буковый парк – в сторону этрусской беседки. Крыша беседки желтела совсем рядом, но я знала, что это только видимость, потому что придется бежать сначала на холм, а потом с холма. Добравшись до конца аллеи, я кивнула двум одиноким пиниям, за которыми начиналась целая роща из пиний помоложе, тропинка между ними была усыпана хвоей и прошлогодними шишками. На шишки я старалась не наступать – в них живут муравьи. Примчавшись к павильону, я отдышалась, сделала несколько выстрелов из воображаемого оружия, развернулась и побежала обратно.

Решив немного срезать, я свернула с тропы, споткнулась о корни и упала, ободрав колено. Возле ручья я потеряла минуту на то, чтобы встать на колени и попить воды. Пробегая мимо лестницы, ведущей к воротам, я заметила людей и какое-то время стояла в кустах, думая о том, что убийца, возможно, стоял на том же самом месте. Еще через десять минут я смотрела на оставленные во флигеле часы, стрелка стояла на половине первого. Ровно сорок минут, не считая потерянной.

Я сняла кеды и влажную майку, сунула их в сумку, надела униформу, вернулась в отель и прямиком отправилась в библиотеку. Под удивленным взглядом Вирги я некоторое время рылась на полках, потом нашла томик Бернарда Шоу, села в кресло и стала его изучать. В середине пьесы и вправду обнаружился удобный момент: миссис Хилл появлялась в первом действии, а потом исчезала до начала третьего. Примерно на сорок минут.

Если учесть, что репетиция никогда не идет гладко, добавить сюда забытый текст, замечания и перебранку, то выйдет не меньше часа. Ли Сопра мог отлучиться на целый час! Этого достаточно для того, чтобы отправиться в беседку, выстрелить в хозяина, вернуться, выбежать на сцену и начать третье действие словами: «Ваш знаменитый сын! Я так давно мечтаю с вами познакомиться, профессор Хиггинс!»

Садовник

В такие дни жизнь в «Бриатико» течет, как вода подо льдом.

Буря пришла с моря и залепила мутной птичьей пленкой все окна, выходящие на лагуну. Подмерзшие старики сгрудились в баре и сидят там в перчатках и шарфах, требуя горячего чаю, анисовки и музыки, способной их разогреть. Сегодня я работал на два часа больше, чем обычно, но это к лучшему: в моей комнате поселился северный ветер, окно толком не закрывается, а вытертый плед не спасает от сырости.

– Лондонезе, сыграй «Core n'grato»! Лондонезе, почему ты не поешь?

Нет зрелища более жалкого, чем русский, притворяющийся англичанином. Это может сойти с рук только в Южной Италии. Я целый год потратил в колледже на то, чтобы мутировать, осознав пятерку не сложных с виду правил: речь должна быть тихой, вежливость неяркой, знания – незаметными, остроты – редкими, взгляды – уклончивыми.