Карантин по-питерски

Второй день сижу дома, сохну. И удивляюсь одному обстоятельству, на которое прежде почему-то не обращал внимания. В свое время, в первой половине нулевых (кажется, это был 2004 год), когда петербургский фундаментализм широким шагом шагал по стране, мы (петербургские фундаменталисты) устроили в Ледовом дворце, где в то время проходила международная книжная ярмарка, открытую конференцию по теме «Воля автора», на которой рассматривались различные аспекты влияния железной воли автора на окружающую действительность, неспособную этой воле противостоять. Было весело, но дело не в этом, а в том, что ни тогда, ни после вплоть до сего дня я ответственно не задумывался о влиянии выпущенного на волю произведения на самого автора. А дело вот в чём. Недавно я написал большой рассказ (или небольшую повесть), герой которой был не чужд поэзии, а именно считал себя поэтом и время от времени производил изделия духа в виде стихов. Мне даже пришлось написать за него несколько рифмованных столбиков, чего не делал уже лет тридцать. Так вот, забравшись в шкурку этого персонажа, а после из неё выйдя, я, похоже, подхватил какую-то бациллу, установил не желающий прерываться контакт, и теперь некий транслятор в моём мозгу голосом того самого персонажа нашёптывает мне вирши, объективно для законченного и уже выпущенного на все четыре стороны текста не нужные. Персонаж изменил меня, заставив делать нечто ранее мне не свойственное. Это настораживает и требует осмысления. Мой покойный товарищ Наль Подольский[13] запрещал в своем доме гостям читать стихи. Особенно поэтам. И я его понимаю: всякой глупости своё время и своё место. Однако поскольку стихи про овощи в нашем чате уже поселились, позволю себе в качестве иллюстрации привести то, что транслирует в мой мозг призрачная субстанция литературного героя. Тем более, что тема овощей тут получает невольное развитие.

06.07.2020

Валерий Айрапетян:

Говорил Ричарду не раз: «Всегда имей при себе наличность!»

Не уважает нынче молодёжь нал, все заделались электрониками. Чик-клик – и пошёл. А общественные туалеты консервативны: как при Веспасиане брали монету, так и сейчас берут – и никакой тебе цифровизации с инновацией.

Плескаться в природных водоёмах люблю, но к купанию в городской нашей великой речке тянет не особо. Кажется мне, будто тысячи канализационных труб несут свои зеленоватые пенистые потоки нечистот, выделенные городом-шестимиллионником, и сбрасывают их в Неву. От одной этой мысли у меня начинает чесаться спина. Знаю, что так было раньше, а сейчас работают могучие очистные станции, на которых очищенную от нечистот воду, перед тем как слить в залив, проверяют чувствительными к грязи раками да улитками. Но всё равно сидит во мне какое-то предубеждение.

Человек я, в общем-то, не брезгливый: под руководством профессора выпиливал и вырезал в морге из неопознанных человеческих тел анатомические препараты для обучения студентов; вычищал вручную у старого паралитика, из атонического его кишечника, шестидневный фекальный завал, когда никто из медсестёр не решился на эту процедуру; без перчаток пальпировал края детских сифилитических язв (одно из самых страшных отделений, в котором пришлось побывать), а после только протирал пальцы полотенцем, смоченным в хлоргексидине.

А вот купаться в городских водоёмах не могу. Возможно, говорит во мне след детской травмы, душевного подвывиха. Быть может, виной всему этот случай.