Карантин по-питерски

Удивительны интонационные переходы альбома и составляющих его тем, совершенно отчетливо доносящие до слушателя заложенный в композициях смысловой ряд. В случае с Боуи погружение в тексты песен может помешать «входу», оставив въедливого слушателя за порогом – разгадывать несуществующие кроссворды. Увлечённый мистицизмом, ницшеанством, символизмом, каббалистическими гематриями, музыкант заводит в текстах свою игру, бессмысленную для интерпретатора, лишённого ключей. Попадание будет всегда случайным, как, например, вынутая наугад карта из «Обходных стратегий», к которым при работе над альбомами обращался и сам музыкант.

Но никакого попадания и не требуется, потому что мы слышим голос, мы знаем, кому он принадлежит, дом нашим впечатлениям выстроит музыка, а о переживании героя расскажут интонации, паузы, смены ритмов, вдохи и выдохи.

Blackstar – это песни умирающего тела, не источающего при этом ни капли страха, ни тени ужаса перед встречей с бездной; лишь лёгкая тень умиротворённой улыбки, как бы прощающей телу это умирание, это неизбежное предательство сложного органического скафандра, к которому привыкаешь настолько, что начинаешь невольно отождествлять себя с ним.

Иногда Боуи словно воет, но это завывание не имеет уже никакого отношения к выражению страстей, сильных чувств, а как бы обрисовывает контур их теней. Прощальный переучёт прожитого. О, этот вдох/выдох на десятой минуте альбома, предваряющий второй трек! Он стоит многих песен, такой в нём замес чувств.

Смерть для Боуи как выращенная им же кобыла: он непринуждённо подходит к ней, поглаживает гриву, прижимается щекой, она фыркает в ответ, кокетливо бьёт копытом, готовая в любой момент унести хозяина в иной мир.

Помимо прочего, альбом этот имел совершенно магическое воздействие на моего (тогда ещё девятимесячного) сына. Едва первые аккорды вступления (ток нездешнего эфира, голос из недосмотренного сна) покидали колонку смартфона, как малыш бросал своё нехитрое занятие, замирал, сосредоточенно вслушивался в звуки и засыпал. Довольно продолжительный период укладывали младенца под «Blackstar», до тех пор, пока волшебная сила убаюкивания не перешла к «Back to black» горластой Эми Уайнхаус (ох уж эти британские фрики-покойники со своими «блэками» в названиях композиций).

Дочь моя ярая его обожательница. Собирает комиксы о Боуи, слушала-переслушала бесчисленные его альбомы и синглы, сходит с ума от его нарядов и непроницаемой маски застывшего прококаиненного лица. Не может поверить, что до «Blackstar» я был к нему холоден: «Как же так, падре?! Он ведь всегда был просто супер!»

(Да нет. Ну не знаю. Может быть. Наверное, так.)

Да, ты права.

11.04.2020

Герман Садулаев:

В этом письме я буду цитировать свои стихи. Понимаю, что так нельзя. Очень старался избежать. Но не получилось. В данном случае стихи как иллюстративный материал. Без цитирования стихов моя мысль останется непрояснённой.

У меня есть пара стихотворений, написанных, когда мне было 15 (сейчас мне 47). Я спокойно включаю их в современные подборки и читаю на публике. И не стесняюсь. В 15 лет я написал много стихов, но все остальные сжёг. Эти я тоже сжёг, но потом, много лет спустя, легко воспроизвёл по памяти. Остальные забылись. Следовательно, остальные были правильно сожжены, а эти всё равно не сгорели. Поэтому: жгите рукописи.

Вот одно стихотворение меня 15-летнего:

Никто ни в чём не виноват,
И мы ни в чём не виноваты.
Я присягал на газават,
Но жизнь дороже всякой клятвы.
Не полумесяц и седло,
А кресло и ночная лампа,
И кот, которому тепло
Держать меня в мохнатых лапах.

Можно ли сказать, что это гениальное стихотворение? Нет. Что оно талантливое или хотя бы сделано мастеровито? Тоже нет. Однако у него есть два качества, делающие его таким, что у читателя и слушателя никогда не возникнет чувства, известного как «испанский стыд». Это 1) аутентичность и 2) герметичность.

Кажется, об этом говорит и Александр Пелевин, отстаивая право на существование своей первой книжки про «Здесь живу только я».

Примерно в 35 лет я написал второе такое же герметичное стихотворение:

В ручейке бежит вода,
Жизнь и смерть не навсегда.
Вырастем, состаримся,
А потом расстанемся.
Если встретимся опять,
Как смогу тебя узнать?
Каждый в новом облике,
А душа на облаке.

Я прочитал его впервые на встрече с читателями в библиотеке завода электрических турбин, и читатели восприняли его нормально: окей, такие стихи.