Капитаны в законе

Валяющийся на кошме темник тупо уставился на свиток, поначалу даже не понимая, что это. Да и не до понимания, когда все тело болит, а в голове одна мысль – поквитаться. Но для этого требовалось хотя бы вытащить изо рта вонючую тряпку и он осторожно потянулся к ней рукой. Однако та мгновенно оказалась придавлена сапогом Петра.

– Рано, – благодушно пояснил тот, – поскольку ты еще не осознал, не вник, я уж не говорю за то, чтоб покаялся. Посему поясняю для особо тупых: грамотка эта, кою я тебе кинул, такой же список с подлинной, как и первая. На, погляди получше, – он развернул ее, сунул под нос Кавгадыю и снисходительно пояснил: – Сам гляди – ни отпечатков пальцев видоков внизу, ни печатей. А на настоящей все в наличии, но она в безопасном месте.

Кавгадый уразумел смысл сказанного не сразу, но мало-помалу до него дошло. И в первую очередь он осознал главное: его усилия по ликвидации опасного доноса Азамата оказались напрасными. Враг далеко не так прост, как казалось поначалу.

– О! Вижу, догоняешь, – оценил Петр, убрал сапог с его руки и сам вытащил кляп изо рта. Темник жадно схватил воздух, чуть отдышался и зло выдавил:

– Ну ты, ну ты…

Достойное продолжение по причине переполнявшей его лютой злости он подобрать все никак не мог.

Сангре благодушно отмахнулся:

– Да знаю, знаю, не парься. Я сегодня такая сволочь, что аж самому приятно. Но ты не ответил – как тебе обрисованная мною перспективка?

Кавгадый, казалось, не слушал, продолжая жадно дышать. Затем небрежно оттолкнул брошенную к его ногам копию грамотки и спросил:

– А где настоящая? – и с надеждой покосился на сундук.

Сангре перехватил его взгляд и весело подмигнул:

– Разумеется не здесь в шатре, а у надежного хлопца. И он тебе не профессор Плейшнер. Как увидит тридцать три вывешенных туши барана над восьмым дымоходом моего фигвама, сразу поймет, что явка провалена и надо идти к Узбеку вкладывать тебя.

Кавгадый с минуту соображал, причем тут тридцать три барана и какой-то восьмой дымоход, но затем его осенило и он осуждающим тоном спросил:

– Значит, ты меня обманул? Про грамоту известно кому-то еще?

– В отличие от тебя, я честен до тошноты, – заверил Сангре. – Что в ней – мой человек понятия не имеет, бо неграмотный. Он просто знает, что если я погибну, надо ее передать Узбеку. А за это моя жинка отсчитает ему в Твери аж триста гривен. Я бы за такую мразь, как ты, и тридцати сребреников не дал, но месть – дело святое. Нам ее бог-отец завещал. Так и сказал: «Око за око…», ну и так далее. За продолжение сам у Романца спросишь, когда на том свете окажешься. Жаксы?

Кавгадый согласно кивнул, но выражение его глаз Петру не понравилось. Точь-в-точь как у гадюки. Значит, надежды изловчиться и тяпнуть не оставил. А потому…

– На всякий случай уточняю, чтоб ты не питал вредных иллюзий. Азамата в Липневке давным давно нет, – отчеканил он ледяным тоном. – Я ж не похож на дурака, как ты успел убедиться, верно? И еще одно: кто именно меня убьет, человечка не интересует. Главное – я помер. И даже если моя смерть приключится якобы от случайно прилетевшей стрелы, нехорошей пищи или укуса ядовитой змеи, все равно грамотка окажется у хана. Так что ты теперь не кидаться на меня должен, а беречь как самую великую драгоценность, усек? И Янгалыча не вздумай трогать. Во-первых, он ничего не знает, а во-вторых, все равно останутся еще два свидетеля и один из них – что немаловажно – мулла. Уразумел, волчина позорная? А теперь разберемся до главного – ответствуй, падла, шо ты пристал до тверского князя как царь Ирод до вифлеемских младенцев.

И он, сузив глаза, уставился на своего собеседника тяжелым немигающим взглядом.

Сангре было и впрямь любопытно выяснить причину столь откровенной и столь же загадочной ненависти темника к Михаилу Ярославичу. Казалось бы, тумен его остался целым, самого Кавгадыя приняли в княжеском тереме с превеликим почетом. Получалось, в споре русских князей он как минимум должен оставаться нейтральным.

А причина крылась в натуре темника и если бы Петр пообщался с ним чуточку подольше, он бы и сам догадался о ней. Дело в том, что для Кавгадыя никогда, с самого детства, не существовало понятия «друзья». Было иное – «я» и «они». Последних он делил на две категории: враги и свои. Впрочем, в последнюю категорию люди попадали редко и только на время – пока держаться подле них было выгодно для самого темника. Ну а когда понадобится, можно вовремя сманеврировать, вычислив будущего победителя и, встав на его сторону, предать прежнего союзника. Так было всегда: и когда он клялся в преданности хану Тохте, а затем предал его сына Искера, и когда молился великому Тенгре, но без тени колебаний отверг его, торопливо напялив на голову чалму и завопив в первый раз «Аллах акбар!» Тьфу на этих ханов, да и на богов впридачу, ибо это тоже «они», а он, Кавгадый, – единственный «я».