Кандидат на выбраковку

Много необычных праздников было в моей жизни, но тот – в пульмонологическом отделении – по-своему уникален. Это был первый (и, надеюсь, последний) Новый год, который я встречал с кислородной трубкой в носу. Никак, ну, никак не удается выкорчевать из памяти доносящееся откуда-то телевизионное поздравление Генерального Секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачева. Его жизнерадостный, отеческий речитатив: «…советский народ», «…перестройка», «…наступающий год», «…прогрессивное человечество»… Тяжело хранить это празднословие в памяти и вздрагивать, вспоминая, как именно в тот возвышенный момент, трубка с кислородом выпадает из моего носа; как, пытаясь вставить ее обратно, я буду вынужден повернуть левую руку с большей резвостью, чем позволяло основное заболевание, и заработаю перелом как раз в ту минуту, когда куранты начнут свой величавый басовитый перезвон; как придется замереть от боли в полной неподвижности, но лишь на мгновение, и под новогодний бой главных часов страны снова пытаться двигать уже переломанной рукой, потому что двигать больше было нечем, а организм задыхался без кислорода; и после того как кислородная трубка от моих неловких движений свалится на пол, посвятить первые минуты Нового года, отчаянным попыткам набрать в легкие побольше воздуха, чтобы не задохнуться; и отбиваться от удушающего кашля, замирая от боли в переломанных ребрах; и пытаться, безуспешно пытаться докричаться до дежурной, но из-за невозможности вдохнуть и громко крикнуть, замолчать, бессильно ожидая смерти, почти физически ощущая бег секунд; и совсем незаметно для себя потерять сознание и открыть глаза, когда струя кислорода из трубки не очень приятно охладит нос изнутри.

Это все, что осталось в моей памяти от встречи 1986 года. Не было ни елки, ни Деда Мороза, ни просто собутыльников. Были многократные потери и возвращения сознания. И такими же проблесками выхватываются первые три или четыре дня наступившего года.

Окончательно в себя я пришел только на пятый день. И потом сознание уже не терял. Организм победил. А может быть, потому и победил, что сознание было проблесковое? Жить тогда мне не хотелось.

Через четыре недели я вновь очутился в ортопедии, очень ослабленный, с многочисленными переломами. Переломы – это было привычно. Это была моя жизнь.

Профессор Демичев появился на третий день. Я увидел его улыбающееся лицо и, подумав, что сейчас услышу хорошие новости, понял, что могу простить ему все на свете.

– Здравствуйте, Николай Петрович! – я, так же как и он, улыбался.

– Здравствуй! Что ж ты нас напугал?

– Да я и сам не понял, как это так получилось…

Я отлично понимал, моей вины в том, что произошло, не было, но от его вопроса почувствовал себя виноватым.

– Мы здесь, пока тебя не было, решали, что с тобой дальше делать.

– И что? Операция все же будет? Когда? – у меня перехватило дыхание. Неужели?…

– Ты ведь знаешь, что после перенесенного воспаления легких, а особенно в твоем положении, операцию делать нельзя. Опасно.

– Не понял… – я ожидал не этого. Его улыбка в начале разговора обещала мне совсем другое.

– Чего ты не понял? Я тебе говорю, что оперировать тебя нельзя.

– Совсем нельзя? Вы отказываетесь?

– Я же сказал, что «пока» нельзя.

– И что мне делать?

– Ну, ты же понимаешь, здесь тебя держать мы не можем. Ты уже и так залежался. Знаешь, сколько дней больной может лежать в отделении?

– Двадцать один день?

– Правильно. Ты уже все сроки перележал, – он опять улыбнулся.

– Что мне делать?

– Мы тебя сейчас выпишем. Через восемь месяцев позвони мне или Озерову. Мы тебя положим.

– Так вы меня будете оперировать?

– Поезжай домой, подкрепись. Ты сейчас сильно ослаб. Потом приедешь, и будем думать.

Опять «думать»… Профессор явно рассчитывал, что за восемь месяцев меня не станет, а вместе со мной умрет эта назойливая проблема. Теперь я понял, почему он улыбался. Демичев прилюдно пообещал меня прооперировать, но связываться со мной не собирался, и все то время, пока я ждал операции, он искал благовидный предлог для отказа. Николай Петрович сохранял лицо. Я заболел просто к счастью. Очень удачно заболел. Отсюда и улыбка на лице профессора.

На следующий день подошла старшая медсестра и сказала, что они заказали машину. Завтра меня отвезут домой. Я ее попросил, чтобы она позвонила в нашу квартиру, узнала, дома ли бабушка. У меня не было ключа, к тому же, если она еще в больнице, жить мне не с кем. Я просто умру от голода. Через несколько минут «старшая» сообщила, что бабушка уже пять месяцев живет дома.

Для меня не было ничего необычного в том, что за полгода, проведенных в больнице, ко мне никто не пришел. Все так и должно быть в моей жизни. Может «не должно» так быть, но так – было, я привык. Можно было подводить итоги, но какие: окончательные или промежуточные?