Кандидат на выбраковку

Я всерьез рассчитывал на несостоявшуюся операцию. Это была моя последняя надежда. Всюду, куда я обращался, мне отказали. Пообещали здесь. Потом использовали как учебное пособие и под благовидным предлогом тоже отказали. Не умеют или боятся? Разницы для меня никакой. Руки почти не работают. Пройдет еще немного времени, и левая рука откажет окончательно. Рука, которой я хоть чуть-чуть, хоть что-то могу делать. Какой смысл от моей жизни? Кому она нужна? Родным не нужна, а больше у меня никого нет. Значит и мне не нужна.

Моя кровать освещалась лампочкой, горевшей в коридоре. Я думал о том, что это последняя ночь, которую я проживаю в этой больнице, в этом отделении и жалел, что не могу сделать так, чтобы эта ночь стала вообще последней в моей жизни. Сон не приходил. Я мог бы попытаться заснуть, приняв снотворное, – у меня уже скопилось несколько таблеток, но они предназначались для другой цели. Внезапная болезнь нарушила мой план. И хотя сегодня перед отбоем медсестра принесла очередной желтый шарик, для того, что я задумал, снотворных горошин было недостаточно. «Ничего, дома что-нибудь придумаю, с чем-нибудь смешаю» – утешал я себя. Лучше было бы умереть в больнице, чтобы не доставлять хлопот бабушке, но выбора не оставалось. – «Ну, подумаешь, три дня она похлопочет, зато потом никаких проблем. И отцу после освобождения не надо будет голову ломать, что со мной делать, куда пристроить?» – обреченно думал я. Много мыслей роилось, в моем мозгу, но все они сходились к одному: «Это конец?» – спрашивал я себя и сам себе отвечал: «Да, это финиш. Дорога жизни, по которой я, корчась, полз, преодолевая физическую боль и душевные муки, доставляя неудобства близким, эта моя дорога заканчивается бездонной пропастью, куда я вот-вот «ухну» со всеми своими несбывшимися мечтами…». Внешний мир меня отторгал. Отторгал легко, с жизнерадостной профессорской улыбкой. Я был вопиющим нарушением всех биологических законов, как и странная рыбка «телескоп», но в отличие от аквариумного благоденствующего уродца я должен был умереть как не прошедший естественный отбор, как слишком нестандартный представитель Хомо Сапиенс. Я сделал все, что от меня зависело. Написал письма всюду, где, как я надеялся, мне могли помочь. Но, отовсюду получил отказ. Хотя?..

Последнее письмо

Однажды меня посетила идея написать некое письмо. Правда, не совсем было понятно, чем мне там могут помочь, поэтому я отбросил идею как бесполезную авантюру. Теперь же в ночной палате, перебирая в памяти все, что было сделано мной для собственного спасения, я обнаружил, что она не такая уж и бездарная. Во всяком случае, этот вариант показался мне более разумным, чем вариант со снотворным, которого все равно было мало.

Как хорошо, что накануне я упросил соседа подарить мне обычную школьную тетрадь в клеточку. В тот момент я не собирался ничего писать. Попросил так просто, на всякий случай. И вот случай подвернулся.

Прижав тетрадь подбородком к груди, я осторожно вырвал двойной лист и посмотрел на книжку, которую нужно было «взять» с тумбочки и подложить под бумагу. «Шагая» пальцами по тумбочке, я подтянул левую руку до книги и положил указательный палец на обложку. При этом мой мизинец как бы цеплялся за край тумбочки. Подумав, что одного указательного будет недостаточно, поднял еще и средний палец. Резко нажав на край книги, я проследил, как она слегка взлетела вверх, перевернулась и упала на кровать. Все прошло удачно. Здесь я могу ее достать. Книга была в твердой обложке – самая подходящая «подставка» для написания письма.

Писать предстояло левой рукой, которая была сломана в двух местах, но для письма мне нужна только работающая кисть и пальцы. С этим у меня все в порядке. Пальцы еще ни разу не ломались. Я развернулся так, чтобы свет из коридора падал на бумагу. Уцепившись за одеяло правой рукой, которая сейчас нужна мне только в качестве подпорки, я задвинул на нее книжку и положил сверху лист бумаги, стараясь при этом придерживать его мизинцем, чтобы он не соскальзывал.

Поза, в которой я сейчас находился, была очень неудобной. Чтобы видеть лист, лежащий на груди, голову приходилось до предела наклонять вперед. А наклонив ее, трудно было дышать. Процесс строился следующим образом: я делал несколько глубоких вдохов, затем задерживал дыхание, нагибал голову и начинал писать пока хватало воздуха, после чего откидывал голову назад, приводил дыхание в норму, вновь делал три-четыре вдоха, и все повторялось сначала.

Требовалось много усилий и времени, но в тот момент это была единственная поза, которую я изобрел для себя и в которой мог писать. А писал я следующее:

«Уважаемый, Михаил Сергеевич!