«Каменный мост»

И три – через мать. Свидетелей указывал: Таню эту Рейзен, мать этой Рейзен. Я думаю, и подробностей добавлял каждый раз новых. Вот и доигрались. Микоян вытаскивает Нину и Вовку на разговор. Он – заводила, всегда у него с собой пистолет. Не может дать ей улететь, а себя оставить так – боли-ит, понимаешь, у него… Ведет на лестницу, где собирались стреляться, и место выбрали поближе к ее дому – хорошее место, чтоб напомнить: Вовка слаб – стреляться не пошел… Трус. И задает какой-то решающий вопрос. Может быть, даже в категорической такой форме, как ты сказал бы, профессор: клянись, Нина, ты со мной, а Вовкой вроде играла… Разное он мог услышать. Но одно ясно: ничего из того, что он хотел. И пора расходиться, – физрук передохнул, давая всем представить. – Вспыльчивый мальчик. Властолюбивый. Бешеный! Я думаю, первым он положил Вовку – практически в упор. Неожиданно!

Вспышка гнева – тот и руки не успел из кармана достать.

Уманская шаг всего успела, отвернулась, он ей – в затылок, и – сразу побежал… Повезло: никто не увидел, быстро побежал, а потом пошел, дите, – на входе в Кремль еще остановился с девкой поболтал, ему казалось: так следы заметают… Почистил пистолет. И ждал, куда вывернет.

Я, слышишь, профессор, не думаю, что он собирался убить.

Просто сошлось. Красивая девка. Обида. Кончилась весна, началось лето. Сирень. Пистолет под рукой. Вот что там видно, дорогой ты мой товарищ Шейнин. И тебе это тоже видно, но ты – посвободней нас, ты можешь чего-то бояться, это мы – кто? Мы – рабы, сеем песочек. А вот теперь мы пойдем, поздно уже. Мы закончили!

ШЕЙНИН: Ваши предположения, в целом, ну… скажем так: имеют право… Вы, я так понимаю, какую-то часть жизни милиции отдали? Накладывает, отпечаток…

Восприятие жизни в определенных формах… Но у меня есть для вас и ваших… нечто, что сделает бессмысленными наши препирательства о выстрелах на Большом Каменном мосту и правда, как вы это называете, останется моей и на ней построят…

– Сделайте милость, скажите, – предложил профессор, подождал и обернулся ко мне, потрогав бородку, скрывая смущение и раздражение.

Шейнин молчал в своем полумраке, отсутствии, словно наслаждаясь очевидной ему близкой победой, физрук прогулялся, мягко и тяжко ступая по своему борцовскому ковру, словно измеряя, прикидывая площадь, и доложил:

– Ничего у него нет! Молчит. Сам еще не придумал!

– Я знаю, – по-мальчишески жалко сорвался я, ужаленный, распухающий пчелиной мелкой, тугой и горячей болью: сказать первым, угадать беспощадное в глазах врача, шагнуть самому в пустое, пока не столкнули, улыбнуться: «Я знаю. Ты меня больше не любишь»; уходить с прямой спиной, особенно не торопясь, мягко закрыв дверь, словно если ушел первым – не все проиграл и хозяин своему времени. – Когда следствие заканчивалось, у вас появился свидетель. Который видел все. Вам повезло.

ШЕЙНИН: Именно так, уважаемые товарищи.

– Мне следовало догадаться раньше, – я подошел к профессору, тот: «ничего, ничего… еще посмотрим…», – как только я увидел, что показания Вано Микояна в деле не подшиты, а вложены отдельной страничкой без нумерации и, единственные, написаны от руки, аккуратным почерком, без единого исправления.

– Они допросили его пятого июня, – вглядывался в меня профессор, – но потом показания переписали.

– Да. Чтобы добавить единственную деталь. Микоян, который так испугался, что ничего не видел у себя под носом, оказывается, заметил старика, бежавшего к мосту.

Старик бежал и кричал.

– Тогда и я тоже попробую кое-что угадать, – смурно задумался профессор. – Свидетель у вас появился именно тогда, когда стало ясно, что показаниями Микояна дело не закроешь, настолько они не достоверны. Десятого июня! – точно в тот день, когда вам дали команду сворачиваться и врачи написали заключение о самоубийстве – через пять дней после кремации тела.

ШЕЙНИН: Да. Действительно, так случайно совпало.

Десятое июня.

– Также, продолжу угадывать я, раз так удачно у меня получается, свидетель, которого никто не видел – а на мост прибежали десятки людей, – которого так долго и напряженно искали милиция и НКВД – семь суток! – сам пришел к следователю, оказалось: все это время он находился где-то совсем рядом, буквально под рукой…

ШЕЙНИН: Я не понимаю, к чему вы клоните, но свидетель – работник комендатуры Дома правительства.

– Там, где у вас даже домработницы – лейтенанты, – процедил физрук.

– Я также думаю, что единственный свидетель, спаситель ваш, человек достаточно уязвимый, слабый, не исключаю, что инвалид…

ШЕЙНИН: Забавно, но он действительно не очень здоров. Хотите его послушать?

ФЕДОР АЛЕКСЕЕВИЧ ОСИПОВ, 52 ГОДА, ТОКАРЬ КОМЕНДАТУРЫ ДОМА ПРАВИТЕЛЬСТВА: Я находился в двадцати пяти метрах от моста. Я поднял голову на шум проходившего по мосту троллейбуса (или трамвая?)…

– Хитро ему составили! – ухмыльнулся физрук. – Не скажет: поднял голову на выстрелы. Тогда бы он ничего не увидел, а им надо момент выстрелов зафиксировать…