«Каменный мост»

Наконец, левая рука его осталась в кармане брюк, это при его квалификации и тренировке к стрельбе (не очень внятно, мать гениального мальчика хотела сказать: не умея стрелять, совершая усилие, занимаясь непривычным… странно не вытащить руку из кармана… даже стреляясь… когда уже красоваться не перед кем).

В итоге могу сказать не только как горем убитая мать единственного горячо любимого сына, но и как член партии… Володю и Нину убили. Найдите убийцу, это важно для будущего других детей и снимите со светлой памяти моего сына это ужасное дело.

Она попросила своего бога, над плечами с погонами, над черепашьи вобранной в плечи рыжеватой головой железного наркома, мужа, над расчетами, под словом «партия», «коммунизм» – вот в эту дыру, щель, бездну – она, пышнотелая Соня, строительница квартирных бассейнов и будущая белошвейка, все, что могла, самое – попросила императора, последний раз вспомнила своего сына вслух, чтоб больше не называть, – возможно, постельничие не врут и он действительно сказал: «Погублены две жизни. Не будем губить третью», промолчал, полистав «дело», где каждое слово – Ему, все поняв и – промолчав, не опускаясь до житейских мелочей прыщавых недоразвитых ублюдков, до каких-то любовей, дележа наследств, ковров в три слоя и списков иномарок, не выпуская из рук пылающий меч великой войны… Время оказывалось сильнее, император предполагал худшее в своих людях, но они всякий раз оказывались еще хуже – император не любил про это… про смертность, минутность своей силы, способной создавать атомную бомбу, дивизии, как он спросил однажды с презрением: «А сколько у папы римского дивизий?» – но и дивизии отступали перед старческим одиночеством, тоской ушедшей молодости, онкологией, похотью, поисками местечек, где теплее, перед ночными разговорами, обвешенных микрофонами, занавешенных теплыми цветами спален – перед шепотом любовников; он не знал, что с этим делать, хотя окончил семинарию и мать, умирая, прошептала, словно подсказывая выход: «Лучше бы ты стал священником…»

– Ну, что. Что получилось, то получилось, – после вздоха проговорил профессор, огляделся: никто не хочет добавить? – натянул и застегнул пиджак.

– Если бы они были жи-ивы, – спросонья потянулся физрук с охотничьим сожалением упущенного и покрутил кривыми пальцами, что-то выкручивая, подвихивая, дожимая, – хоть одного бы нам, чтоб кровь в нем текла, чтоб нервные окончания реагировали… И сразу – другой разговор. Люди… Они – другие, когда их сильно коснется… Такие понятливые, – сладко улыбался физрук, – когда помогаешь понять… Так и тянутся к чужой душе – как-то раскрыться, прильнуть… Щедрые становятся.

Никого никому… тьфу! – то есть: ничего никому не жалко. Как Господь наш завещал, – физрук оглянулся в сторону храма Христа Спасителя и трижды энергично перекрестился, что-то неразборчиво (кроме «спаси…) и горячо шепча.

– Вы нас не убедили! – профессор посмотрел по верхним пустым рядам, и вдруг стало понятно: он не уходит. – Ваша правда не существует. На ней ничего не построишь. Плохо придумали. Мы умеем лучше.

– Я вижу… Как я вижу…- Физрук отправился в шаркающее и коряво качающееся путешествие – маятником: от профессора – ко мне, рассказывая азартно, как про борцовские схватки своей молодости. – Микоянчик соперничал с Вовкой – кто, как вы говорите, покруче… И в организации этой долбаной… И за девчонку – совсем их заклинило… Непростая, видно, эта Нина… Рано начала хвостик поднимать. И очень Вано обидно, что с ним она закончила и начала с Вовкой, – вишь, три месяца не разговаривал! До середины мая- так получается? Считай, до отъезда. А когда узнал, что уезжает, – все еще с новой силой в нем затомилось, так бывает. Да еще май, гормоны… А девчонка качалась, ей что? ей приятно – и там хорошо, и здесь интересно. Никому ничего толком не говорит. Качалась. Не зря они про дуэль заговорили – пусть пуля решит: чья. В полушутку; Вовка, конечно, проигрывал, хотя поддакивал: будем стреляться, не боюсь. Хотя сам боялся и никогда бы стреляться не пошел… – Физрук поднял на меня пустые осколочные глаза, такие серьезные, словно никогда не смеялись. – Но у Вовки свое оружие – так говорит, что ему верят. Ему надо дуэль отменить… И он утром Микояну врезает: Нинка мне дала. Попал – Микоян поплыл. Он вроде бы поверил, и не верил. Вовка ему за два дня – три раза, – физрук убедительно растопырил соответствующее количество пальцев, – тремя разными способами доказывал: трахал сам – раз; через Нину… про какой-то Париж – два.