Калиновый мост

— Это тетя требовала, чтобы я так волосы убирала, мне должно было быть больно. С детства… Когда разрешила их отпускать. А до того, первые года два после смерти мамы, кажется, постоянно брила меня. Говорила, что из меня это бесовство, что от ее сестры передалось, выйти должно. У мамы красивые волосы были, очень. И у меня такие же, с теми же всполохами, как каштан на солнце, так мама всегда говорила, я помню, несмотря на все, — улыбнулась, но больше грустно, вспомнив, как когда-то очень давно мама ее расчесывала и никогда не требовала волосы собирать. «Вольной гривой» оставлять разрешала. — А у тетки почему-то редкие и тусклые, серые почти, и не росли никак, что бы она ни делала. Косу заплести не могла. Странно, ведь одни родители. «Но она же ведьма», говорила про маму тетя Вера всегда, — просто рассказывала Захару, который не вмешивался и не спрашивал ничего, лишь стоял в одном из углов, будто сопровождая ее в этих воспоминаниях, поддерживая. Не жаловалась, а как вслух проговаривала, чтоб больше не забыть.

Но Зоряне от его молчаливого присутствия легче! Потому что теперь знала — все иначе может быть, и у нее есть сила, в которой нет ничего плохого! Этот мужчина открыл глаза, научил, показав пример и полюбив такой, какой она была.

В этот момент, словно в ответ на последние мысли, по ногам девушки потянуло холодом, пальцы… снова босые (а она и не обращала внимания до этого) враз замерзли. Оглянулась… Да, так и есть, на границе освещенного круга стояла бледная Юля в той же сорочке, что и в прошлом сне, только теперь подруга не говорила ничего, а настороженно косилась в угол, где в тени молча стоял Захар. И смотрела на Зоряну все с той же просьбой, читающейся в глазах, — поговорить с ее родными.

— Я помню, — тихо отозвалась она на этот не заданный вопрос в глазах умершей подруги. — Теперь я помню, Юля. И где их искать — тоже. Найду и расскажу, успокою… — с грустью пообещала, скорбя об утрате близкого человека.

Тень подруги кивнула, еще раз с опаской глянула в сторону Захара, так и не пытающегося приблизиться к ним или выйти на слабый свет свечей, и отступила назад, в темноту.

Семья Юли была одной из немногих, кто никогда не боялся вступиться за Зоряну, когда после воскресной службы батюшка не раз и не два племянницу примером выбирал, «показывая» неугодное богу «существо». Когда ее распекали за то, что не отрекается от прошлого, от матери-ведьмы, что упорствует и сама с «чертями» якшается, разговаривая с кошками и воронами, со свиньями и коровами…

Это не было правдой, ни с кем она не болтала… Просто всегда хорошо с животными ладила, с любыми. Вот и все. В чем здесь грех?! И ведь сам батюшка пользовался этим умением племянницы, как раз ее и заставляя живым хозяйством заниматься от кур до коровы, что они держали все эти годы.

Мать Юли, тетя Оксана, обычно прерывала подобные уничижительные «проповеди», громко и иронично комментировала самодурство и гордыню «некоторых», кому бы самому неплохо было вспомнить, что «божьему человеку» пристало… Иногда Зоряне казалось, что тетя Оксана и ходит-то на службы, лишь бы ее один на один с остальными не оставлять. А еще она верила ей. Не сомневалась, что иногда Зоряна видит и знает больше иных людей. Но не осуждала.

Оксана приходилась какой-то дальней родственницей Зоряне по отцу, вроде как. Тот уехал давно на заработки, да так и не вернулся, до сих пор никто не знал, куда пропал и жив ли. Мать верила… Но, когда и она умерла, тете Оксане не позволили удочерить девочку, социальная служба отдала предпочтение тете Вере, более близкой родственнице. Да и семья батюшки, очевидно, внушала больше доверия, еще, вроде, и с радостью согласилась взять племянницу под опеку…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Хотя отношение к детям, не только к приемным, стоило признать, но и к своим, больше рабовладение строгостью напоминало. И методами наказания тоже. Их и еды могли лишить на день, если спорили или недостаточно расторопно выполняли домашнюю работу; и поколотить, если под горячую руку матушке попадались. Та, вообще, как помнилось Зоряне, детей не любила. Срывала на них собственную желчность и озлобленность за все то, что шло не так, как хотелось. Зачем же своих завела, да еще и других потом усыновлять начала? Положение жены священника обязывало?.. Вероятно, Зоряна не спрашивала, стараясь поменьше тетке на глаза попадаться. Но не могла не признать, что свою социальную роль тетя Вера играла превосходно всегда.

Однако, что сейчас показалось Зоряне самым тяжким грехом приемных родителей, их полностью лишали веры в самих себя, методично пытаясь вытоптать достоинство и человечность. Обесценивали любое знание и умение, любые навыки, высмеивая даже намек на то, что дети смогут справиться с жизнью во внешнем мире одни. Она это теперь так явно видела, попробовав иного, что даже странно было, как решилась убежать в итоге? Наверно, накопилось слишком многое…