Калиновый мост

— Захар! — сама голову запрокидывает, выгибая шею так, будто просит, чтоб укусил сильнее! Ну как ему с собой совладать?! Пометить, придавить зубами чувствительную точку над шейными позвонками. Как дикие звери: показать, кто главенствует в ситуации, в чей власти сама ее жизнь!.. Но без злости и агрессии! Все для ее удовольствия, защиты и безопасности! Лелея…



— Да, моя бесценная? — голос не напоминает уже ничего человеческого, сам это слышит. Будто камни осыпаются, срываясь с вершин. Надавил ладонью на живот, заставил больше выпятить ягодицы, чтобы еще глубже, до самого предела в ее сладкую, обжигающую влажность себя протолкнуть! Такую узкую, трепещущую, переплавляющую все в нем самим этим ощущением. А второй ладонью вновь до груди добрался, сжимает, дразнит пальцами, впитывая ладонью удары сердца своей девочки! Один в один в ритм с размашистыми, алчными толчками его плоти в нее!.. Пророс! Достиг, стал ее частью! И она его!.. А от этой мысли раскаленное белое марево в голове, под веками такая вспышка, что мозги выжигает! И Захар срывается с катушек, ускоряя ритм, терзая и лаская каждую клеточку своей ненаглядной Лэли, до которой только в состоянии добраться любым атомом собственного тела. Он сам себя молнией ощущает! Жидкий огонь, что на нее перебрасывается!

— Люблю тебя! — вдруг выдыхает она то, что еще не говорила, только каждым взглядом и прикосновением своих точеных пальцев давала ему почувствовать, делая этим признанием Захара совершенно бесконтрольным.

Застонал. Врывается, таранит ее тело с низкими хрипами-рыками на каждый удар. Опять кусает, уже потеряв ощущение верной грани.

— Моя!.. — горлом.

И Лэля не выдерживает! Стонет горлом, срывается в такую же дрожь, дыхание становится рванным и жестким. Пульсирует, стискивает его собой, забирая, заставляя падать в бездну их общей разрядки, выпивая, высасывая из него все до последней капли, до такого раскаленного конца, что все-таки выпалил все в голове и груди, без остатка! Чего и жаждал.

Потому что иначе страшно признаться — так и не рассказал ей все про себя. И не найти силы для этого, каким бы могучим не считался. Не в состоянии своими словами отпугнуть ее, лишиться этого чуда. Легче забыться! Убедить ее, что не найти больше такого ни с кем и никогда, показать, что на все ради нее готов… Лишь бы всегда рядом с ним, и не покинула, если вдруг поймет, с кем связала свою жизнь, не убежала, унося с собой его душу, корежа его сердце. Не в состоянии будет отпустить…

Дрожь по телу, придавил ее собой так, что накрыл полностью. Мышцы трясет, неподвластные, будто растекшиеся по ней, облепившие Лэлю, как глина. Разморило так, что не шелохнуться обоим. Понимает, что нужно откатиться, а сил нет. Безумное удовольствие еще ерошит тело шершавым огнем, прокатываясь последней судорогой по спине. Она под ним дышит через раз, но сама и не пробует выбраться.

Хорошо… Это хорошо. Он не смог бы отпустить. Не сейчас.

— Я люблю тебя больше, — тихо и надсадно шепчет в горячее розовое ушко, вылизывая языком влажную раковину, слизывая испарину с шеи, с губ Лэли.

А все равно и после этого разрушительного взрыва-счастья, сгорев до пепла в ней, понимает, что страх остался. Притаился за двенадцатым ребром, впился острыми клыками в печень… Не отпустит… не позволит. Даже если испугается и убежит, на краю света разыщет и об этом признании-клятве напомнит. Свое себе заберет… Нет. Лучше просто из кольца рук не выпустит, спрятав даже от любимой черное безумие, притаив то под дикой нежностью и своей любовью, что больше одержимостью кому-то показаться может… Только и нечего кому-то на них смотреть! Они лишь друг для друга, предки свидетели!

— Захар! Давай хоть кроликов заведем, что ли! Ну, или поросят, а? Я таких забавных на рынке в среду видела, маленьких, черных, вьетнамских, кажется… — Лэля отпрыгнула в сторону, от весело скакнувшего на нее Блуда, повыше подняв руку, в которой держала палку. Опасный маневр, учитывая габариты пса. И, замахнувшись, бросила снаряд в сторону леса.

Блуд косо глянул на Захара с таким выражением, будто тоже забавлялся своей хозяйкой и тем, что она совершенно не умела палки кидать. Но и любил ее не меньше Захара, а значит, не хотел расстраивать… Он это четко в своем питомце ощущал. Так что, залаяв так, словно бы веселье невероятное, Блуд потрусил в сторону, куда полетела «забава».

Им что? Сложно разве? А Лэля от всего этого была откровенно и ощутимо счастлива.

Рассмеялась, захлопав в ладоши.

— Давай, Блуд! — подбодрила она их пса.

У Захара самого широкая усмешка на лице расплылась.

— Зачем тебе еще живность, ненаглядная? Нашего теленка мало? Его еще прокорми, попробуй, — поинтересовался, прекрасно слыша, что его одержимое к ней обожание сквозит в каждом слове.

Захар сидел на нижней ступеньке крыльца, наблюдая за тем, как эти двое развлекались после завтрака… Позднего. Несмотря на ее тревогу, не позволившую Лэле выспаться толком, Захар приложил все усилия, чтобы любимая попозже выбралась из постели.