Калимба. Запертые. Эксперимент вышел из-под контроля

Рома, кряхтя, подтянулся, вполз в узкую шахту. Но вскоре понял, что дальше ему не пролезть. Он беспомощно перебирал ногами, силясь протиснуться дальше.

– Ну что там?

– Застрял! Я застрял! – Рома отчаянно дергался и кричал.

– Спокойно! Попробуй на выдохе! – подсказал ему Андрей.

Рома выдохнул и попытался расслабить тело. Не помогло. Он заорал, ударил кулаком по стене шахты и рухнул на пол.

– Все. Это все, – потерянно забормотал Андрей. – Нам пиздец.

В туннеле эхом разливалась знакомая мелодия. Она заполняла собой все пространство, проникая в самые отдаленные уголки помещения.

Сергей Аркадьевич хватал воздух потрескавшимися губами, как рыба, выброшенная на берег. Он выпал из кресла и сидел на полу, облокотившись на стену. Старик беззвучно читал молитву, выцарапанную на стене.

Из земли стали подниматься тонкие струйки грифельных магнитных частиц. Они формировались в единую живую массу и сложились в восемь православных крестов прямо под молитвой.

Дыхание старика участилось. Внутри пульсировал страх. Он неотрывно смотрел на молитву и сначала одними губами, затем шепотом и все громче и громче начал читать вслух.

– Помилуй меня, Боже… Помилуй меня, Боже. По любви Своей неизменной, по великому Своему состраданию…

Платон без сознания лежал на диване в гостиной, его рука свисала на пол. Из раны на животе сквозь повязку сочилась грифельная магнитная масса. Словно живая, она сползла на пол и растеклась в темно-серую лужу.

Эхом в унисон с мелодией по помещению эксперимента разносилась молитва старика: «Изгладь преступления мои. Смой всю вину мою с меня…»

Андрей сидел под вентиляционным люком, облокотившись на стену. Из вентиляции спустилась живая паутина из грифельных частиц и расползлась по потолку.

«Очисти меня от греха моего…»

Татьяна лежала в кресле, запрокинув голову. Казалось, она не дышит. Грифельные частицы, словно путы, обвивали ее шею, смыкаясь все сильнее. Женщина резко открыла глаза и сделала хриплый вдох.

«Против Тебя, Тебя одного согрешил я…»

Рома крушил комнату охраны. Срывал полки, опрокидывал шкафы и разбрасывал старые бумаги. На стене вибрировала и корчилась густая грифельная масса.

«И сделал то, что зло в глазах Твоих…»

В противоположном конце туннеля, в темном закутке, где ее никто не мог видеть, сидела Катя, беззвучно раскачиваясь. Лицо и волосы девушки были покрыты спекшейся кровью. Лицо застыло. По полу к ней медленно двигались путы из магнитных грифельных частиц.

Добравшись до ног Кати, серая масса собралась в единую фигуру и поднялась с пола. Это был ребенок в серой пижаме…

Подвижная масса потянулась к Кате, словно протягивая руку. Девушка резко открыла глаза и посмотрела перед собой. На секунду серая масса превратилась в живого пятилетнего мальчика, который коснулся Катиного лица.

В ее глазах не было ни страха, ни отчаяния. Всего на мгновение ей стало тепло и спокойно, как прежде.

«Так что прав Ты в приговоре Своем и в суде Своем чист. Помилуй меня, Боже…»

Катя сквозь слезы улыбнулась ребенку и с нежностью накрыла его ладонь своей рукой.

VIII

13 лет до начала эксперимента

В одиночной палате ожогового отделения городской больницы Калининграда в постели лежал ребенок. Его лицо и шею полностью покрывали марлевые повязки с йодом, изо рта к аппарату искусственной вентиляции легких тянулись прозрачные трубки.

У окна стояла ухоженная и дорого одетая женщина лет сорока с зажигалкой в руках, нервно щелкая колесиком.

Датчики над кроватью пискнули, женщина обернулась и без нотки беспокойства взглянула на ребенка.

В палату вошел Мещерский. Женщина обрадовалась гостю:

– Витя! Спасибо, что помог с палатой. А то мы ведь теперь прокаженные.

Профессор сочувственно кивнул, быстро осмотрел показатели на приборах и медкарту ребенка.

– Ты сама как? – спросил он, не отрываясь от эпикриза.

Женщина потерянно посмотрела на Мещерского. Ей казалось, что сейчас самое время заплакать, но сил на это не было.

– Тут все более-менее понятно и не смертельно, – успокоил ее Мещерский, закрывая медкарту. – Главное, спасти зрение. Я говорил с Семеновым, он лучший хирург-офтальмолог в городе. Он возьмется, не переживай. С лицом тоже все будет хорошо. Это долго, сложно, но поправимо. Кожа зарубцуется за год, и можно будет делать реконструкцию и пересадку. Все будет хорошо.

Женщина кивнула, слезы наконец прыснули из глаз. Она стала искать в сумке сигареты.

– Я вообще ничего сделать не успела, Вить. Просто окаменела там. А этот ублюдок убежал, и все стояли и смотрели, как он бежит. Как вкопанные стояли! Никто ничего не сделал, понимаешь?

Она выронила сумку, и содержимое высыпалось на пол. Мещерский помог собрать и протянул ей пачку сигарет. Женщина спешно достала сигарету.

– Только курить здесь нельзя, – спокойно произнес Профессор.

– Я вообще не представляю, что дальше делать. Как с таким вообще можно жить, Витя? Как он мог так с нами поступить?

Профессор не любил женских истерик. Он сочувствовал ее горю, но не был готов изображать трагедию и подсаживаться на ее эмоции.