Калигула

— Ты спрашиваешь, почему? У Кальвия не оставалось выбора. Император прислал к нему преторианцев с обвинительным актом; ты можешь его прочитать, я сделал себе копию. Дальше все шло обычным путем: или процесс и позорная казнь с потерей всего состояния, или добровольная смерть и завещание, которое лежит перед тобой. Здесь сказано, что твой дядя завещал две трети своего имущества императору, а треть — тебе, с условием, что вилла и все, что там находится, должно тоже стать твоим.

Сабин не мог поверить тому, что слышал:

— Этого не может быть! Этого не должно быть! Где же закон и право? Почему дядя не обратился к самому императору?

Адвокат вздохнул:

— Да, видно, что тебя больше года не было в Риме. Думаю, ты не станешь на меня доносить, поэтому объясню положение дел. Император успел растратить накопленное Тиберием, и теперь ему, чтобы покрыть расходы, не хватает даже недавно введенных налогов. Поэтому он сосредоточил свое внимание на богатых римлянах: придумывает преступления, копается в старых актах времен Тиберия, а иногда просто посылает преторианцев в дом и забирает состояние под каким-нибудь предлогом. Твой дядя не имел ни жены, ни детей, к тому же был богат, то есть был удобной жертвой, скажем поосторожнее, императорской денежной политики. Конца, к сожалению, этому не видно, и те, у кого была возможность бежать, давно покинули Рим.

Сабин сидел как громом пораженный, напрасно пытаясь собраться с мыслями.

— Но… но императора ведь все так любят… В войсках его боготворят! Я просто не могу поверить!

— Тебе придется поверить, когда ты поживешь здесь подольше. Советую прежде всего признать завещание и переселиться в дом дяди. Возможно, скоро снова наступит время права и закона, а не…

Адвокат отвернулся к окну, и Сабин услышал, как он тихо сказал:

— Если бы кто-нибудь при Августе осмелился предсказать, что после его смерти все, что создал великий император, пойдет прахом, его бы выгнали из города. Даже при Тиберии уважали закон, пока Сеян не подчинил себе Рим, да и тогда устраняли только тех, кто стоял у него на пути к власти. Теперь же пострадать может любой. Римских патрициев отправляют на арену гладиаторами просто по воле настроения, из-за каприза. Эсий Прокулумер, потому что был красивым статным человеком с густыми волосами — Калигула ведь уже почти лысый. Других бросают диким зверям, потому что они дерзнули сделать меткое замечание, сочинить насмешливое стихотворение или не пришли в трепет перед божественностью императора. Список длинный, Сабин, и с каждым днем становится все длиннее. Завтра это может коснуться меня, послезавтра — твоего отца или тебя… Отправляйся обратно в Эфес и дожидайся там лучших времен — ничего другого я не могу тебе посоветовать.

— Если бы я не знал, что ты еще до моего рождения был адвокатом семьи и всегда помогал добрым советом, я бы подумал, что у тебя помутился рассудок. Но так…

— Тебе приходится мне верить, — закончил адвокат. — Я описал тебе положение дел таким, каким оно, к сожалению, является, а теперь решай сам, что будешь делать. Я всегда готов помочь и тебе, и твоим родственникам. И еще я должен тебе кое-что передать.

Он протянул Сабину прощальное письмо Корнелия Кальвия.

— Вот письмо твоего дяди.

— Можно я прочитаю прямо здесь?

— Конечно.

Адвокат оставил его одного. Сабин развернул свиток и углубился в чтение:

«Приветствие и пожелание счастья моему любимому племяннику Корнелию Сабину.

Жаль, что я должен обращаться к тебе из царства теней, но у меня не остается выбора. Я прощаюсь с жизнью не по своей воле; причины не хочу называть, поскольку ты сам скоро все узнаешь. Сабин, я достаточно пожил и жалею только о том, что не увижу больше тебя и не прочту некоторых книг.

Куда я отправляюсь, не ведаю, об этом не дано знать ни одному человеку до самого его конца. Как писал Лукреций: „Ведь мы ничего не знаем о сущности души; неизвестно, есть ли она в нас во время рождения, или возникает потом и распадается после смерти вместе с телом, или уходит в царство Орка…“

Как бы то ни было, мой дорогой Сабин, я желаю тебе счастья, а Риму — освобождения от произвола, беззакония и угнетения. Пока ты хранишь память обо мне в своем сердце, я буду жить».