Какого года любовь

Впрочем, за Электрой числилось то достоинство, что она почти всегда была рядом. На стройплощадке они торчали уже почти два месяца, и пусть миновали самые страшные январские бураны, первые две недели февраля колотун был немилосердный. Холодное тело рядом все равно лучше, чем совсем никакого. Даже то из холодных тел, что после секса норовит врезать партнеру, что в моногамию не верит, а структурированные отношения – это форма гендерного угнетения. Они даже рассорились один раз, когда он посмел попросить, не могла бы она дождаться, когда он вынет из нее член, а уж потом в очередной раз напомнить об отсутствии с ее стороны интереса, каковое замечание она, в свой черед, нашла “вопиюще бестактным”.

Но заняться там больше было, в общем‐то, нечем. Единственный случай проявить острые чувства выпал на той неделе, когда удалось выпроводить экскаваторщиков и отвести душу на полицейских, выстроившихся цепью вокруг дубов, автофургонов и палаток-типи. Вот тут общее чувство цели – и сила подкачанного адреналина – заставили Элберта почувствовать себя живым. Все они тогда почувствовали себя живыми, засияли улыбками.

Ему нравилось даже взбираться все выше на “мега-дуб”, как они дерево называли, дежурить на пристроенном там наверху помосте. Справляться с одолевающим поначалу приступом головокружения, укладываться поудобней с фонариком в бугристом спальном мешке, знать, что каждый час будешь просыпаться с онемелыми от холода пальцами на руках и ногах. Но, по крайней мере, дежурство было событием.

Все в целом это само по себе укрепляло в Элберте чувство долга. Слово “долг”, конечно, казалось слишком банальным, избитым в этой среде, состоявшей из активистов-экологов, бродяг “с убеждениями”, студентов и нескольких легких на подъем местных экс-хиппи. “Долг” стал идеей, которую он прижимал к себе, как ребенок любимую игрушку, из которой, конечно, вырос, но расставаться не хочется. Да, это его долг, его ответственность, защитить эти деревья, эту землю. Легкие страны, корни нашей идентичности.

Элберт потянулся через большой общий стол, чтобы передать Электре соевое молоко, с которым она ела хлопья на завтрак, когда к месту происшествия подкатил незнакомый автомобиль. Новоприбывших встречали обычно не без опаски, но и с надеждой: кто только не подкатывал поддержать их тут в лесу, от местного члена парламента до нескладных подростков, которых хмурые родители завозили на вечерок. Местная общественность вроде бы в основном была на их стороне. Всех бесили уличные заторы в городе, но лес – это было то место, где люди выгуливали собак, впервые целовались, устраивали летние пикники и вылазки на природу. Куда отправлялись пройтись и отвлечься от мыслей об увольнениях и рецессии, затеряться в импрессионистских волнах колокольчиков или похрустеть листопадом, покрытым глазурью изморози. Людям позарез нужно такое место.

Заслышав, что подъехала машина, все в лагере вскочили на ноги. Элберт увидел, как Электра бросила взгляд в сторону своей палатки-типи, словно прикидывая, сможет ли быстренько забраться туда, если возникнет угроза.

– Полиция под прикрытием? – прошипела Дженни, косясь на тех двоих, что выбрались из машины, и наматывая косу на палец.

Мужчина, широкоплечий, в черном пальто, должно быть, когда‐то модном, вынес большую сумку. Женщина то возилась с пояском своего тонковатого на вид тренча, то рылась в сумочке, демонстрируя, что при деле.

– Не, вряд ли, – с обычной своей уверенностью прошептала Электра, когда те подошли. – Это пресса, держу пари. Сумка – для фотоаппарата.

Пресса у них и прежде бывала. Местная газета все колебалась: то выступит за запрет стройки, то обеспокоится тем, что за народец примыкает к протестам. Упорно ходили толки, что обчищена соседняя ферма, но, как выяснилось, залезли в нее два местных подростка.

Тем не менее подобные происшествия побудили пару таблоидов опубликовать заметки, в которых использовался термин “ЭКО-ВОИНЫ”, заглавными буквами, как будто это что‐то плохое. Даже репортера из “Гардиан” неопрятные подробности жизни интересовали не меньше, чем экологическая суть протеста. Что им за дело, возмущалась Электра, что у некоторых из нас дреды или что фургон Элберта разрисован цветами? Однако про себя Элберт считал, что важно все, что привлекает внимание к проблеме. Главное – спасти деревья и помешать гибельным планам строительства множества дорог для множества автомобилей, и если из этого следует, что они, подобно бродягам, которые живут в сквотах, должны стать темой газетной публикации, что ж, он готов.

И тут сердце Элберта выпрыгнуло через грудину в горло, запирая дыхание, а потом сразу шмякнулось в живот, где закружилось собакой, преследующей свой хвост. Это была она.