Как жаль, что так поздно, Париж!

Выстрел прозвучал так, будто на улице лопнула шина. Юра даже выглянул в окно, но улица была пуста. И тут он услышал Пашкин крик. «А-а-а-а-а!» – кричал Пашка из глубины квартиры. Никого, кроме них, не было, тетя Аня накануне уехала в Завидовское, дядя Володя на работе. Юра бросился на крик и увидел Пашку, тот лежал на полу перед дверью отцовского кабинета, силясь отползти от нее. Юра увидел, как он приподнялся, пытаясь отползти от двери, и упал, крича.

У Юры похолодело в животе и кожу на голове стянуло. «Пашк… Пашк…» – бормотал он, подбегая. И увидел то, от чего отползал Пашка. Раскинув ноги, на ковре в кабинете лежал дядя Володя и стеклянно смотрел на них.

Все последующее происходило в тумане. Юра то выбегал на лестничную площадку, пытаясь кого-то звать, то снова бежал к Пашке и оттаскивал его от страшной двери, хватался за телефон, но не мог вспомнить, как звонить в скорую помощь. Пашка уже не кричал, он сидел на полу, молча следя за бессмысленными действиями Юры.

– Ты что, что? – лихорадочно говорил ему Юра. – Ты скажи что-нибудь!

Пашка молчал. Юра набрал телефон Лены – это-то он не забыл! – хотелось сказать хоть кому-нибудь: «Приходи быстрей!» – но на долгие гудки никто в квартире не отозвался.

Ночью после похорон, когда ушли трое, приходившие что-то искать в кабинете, тетя Аня вошла в комнату мальчиков и сказала:

– Вы должны знать. Он сделал это из-за нас. Он боялся, что будет с нами, если его заберут.

Юра выслушал, оторопев. Разве дядю Володю должны были забрать? Он же генерал! Разве забирают генералов?

Потом он услышал слово «обыск». Разве это был обыск? Просто что-то искали в кабинете…

– Дурак! – сказал ему Пашка. – Кроме своей Ленки, ничего вокруг не видишь.

Было истинной правдой, поэтому Юра даже не обиделся. Что он за дурак, в самом деле! Все прозевал, ничего не понял. То же самое сказала ему Лена. Она сказала:

– Удивительные люди: смотрят и не видят.

Несомненно, это было про него, хотя она добавила:

– Я говорю про Ирку. Ничего не желает понимать!

Ирка – Ленина подруга. Вообще-то, у Лены нет подруг. «Я предпочитаю дружить с мальчишками, – говорит она. – Все же они поумнее». Но с Иркой дружила, они выросли в одной квартире, потом Ирка с родителями переехала на Песчаную, где ее отец, художник, получил мастерскую.

В этой мастерской однажды, когда Иркины родители уехали, как она сказала, на пленэр, а сама Ирка отправилась с подругами в кино, случилось то, что должно было случиться. Следующим летом, после десятого класса. Юра был уверен, что теперь-то они связаны с Леной самой нерасторжимой связью, снова еще больше поглупел, совсем перестал замечать окружающее. Не заметил, как болела мама, как тетя Аня стала седой, почти такой, как Белла, не заметил, как Пашка, вполне презиравший его в последнее время, уехал из дома на Алтай.

То есть заметил, конечно, и провожал его вместе со всеми на вокзал, и говорил тете Ане: «Ну что ты плачешь, он же скоро вернется», но суть происходящего словно ускользала от него, не задевая главного, что только и имело смысл, единственный смысл.

В то лето пятидесятого года деревья на бульваре светились блестящей электрической листвой, было душно, низко летали стрижи, а за скамейками от кустов и до самой бульварной решетки оставалось темное пространство, потому что свет фонарей туда не проникал.

Вот эти душные вечера на бульваре, и дорогу от Полушкина до «Голубых дач», и то, как бескорыстно любил и мучился детской непроходящей любовью, Юрий Владимирович еще долго потом вспоминал в разные горькие и легкие минуты жизни. Вначале их было почти поровну – легких и горьких минут. То одно казалось горьким – горше не бывает, а потом оказывалось, что то – еще не горе, а вот это – горе.

Родилась больная девочка, с непроходимостью пищевода. Сделали операцию. Он не отходил от роддома, жена, стоя в окне, кричала ему: «Я жить не буду!» Мимо со скрежетом шли трамваи, не разобрать, что она там кричит. Слава богу, все обошлось, и когда вез Веронику (так назвали девочку) и Аллу домой, уже наступил июнь и по улицам летал пух от тополей.

На другой год умерла Елизавета Петровна, а тетя Аня еще раньше – в шестьдесят втором. Оба раза приезжал с Алтая Пашка – хоронить. На Алтае он работал секретарем райкома, большой человек, так и не вернулся в Москву, заочно окончил Тимирязевку, женился, у них родилось двое сыновей.

Надо было кучу всего успеть, и Юрий Владимирович очень торопился. Он защитил две диссертации – кандидатскую и позже докторскую. Квартиру, которую Елизавета Петровна в 56-м году получила как реабилитированная, он оставил Веронике, когда та вышла замуж, а сам переехал с женой в новую, возле Академии наук, на Ленинском проспекте. Вероника называла отца «папахен», а мать – «мамахен» и говорила им, что они абсолютно отставшие от жизни люди.