Ведь и Джордж, и отец всегда видели во всех независимо от народности людей, и оценивали их также соответственно не по титулу. Не потому, что им был свойственен так называемый демократизм, как у аристократов, а потому что они даже не понимали, как можно иначе. В боях претензии на титул были смешными, и для отца китаец и индеец были такими же боевыми соратниками и людьми, даже братьями, как и он сам для них.
Но тут вдруг в Англии меня вдруг сунули в самое дерьмо не понарошку, я словно оказалась на какой-то незыблемой ступени социальной лестницы. Когда я в Индии играла даже парию, чтобы убить и выследить брамина-маньяка, мне не было обидно. Обидно, это когда это не в шутку, и даже ненадолго, а словно навсегда. Обидно – это когда дураки так живут, считая более низких по титулу навозом.
До этого мы никогда не были в Англии больше нескольких дней, ибо тут же уходили на новое задание или сами уезжали по миру, такие бродяги... И, если я была телохранителем отца или его пажом, или слушала разговоры гостей на приеме, поднося еду, как молоденькая горничная, то это была работа... Я одна выясняла для отца даже на родине в тысячи раз больше, чем родное министерство. И он сразу знал, что к чему. Ибо слуги в курсе...
Или же я занималась владениями семьи, которые за эти десять лет разрослись неприлично и в разных странах... Ибо, как мастер-виртуоз извлекает из инструмента такие вещи, которые кажутся фантастикой профану, тупо стоящему перед пианино, и при всем старании даже не могущим сыграть собачий вальс, так и я наловчилась подымать любое хозяйство даже абсолютно без денег... Даже опытные хозяйственники только ахали и кусали губы в отчаянии, увидев это...
Во всем нужно достигать совершенства, достигать мастерства – этот японский урок я выучила наизусть.
А после трагической гибели японца, спасшего меня в три года от преследования почти целой армии своей смертью, но давшей мне и отцу уйти, мной занимались китайцы.
История их появления проста – графа послали в Китай, и я, естественно, была вместе с отцом, который не хотел со мной расставаться. А поскольку японец погиб, настроение было просто депрессией. И юная шпионка бродила сама по себе в отсутствие отца, почти полностью предоставленная сама себе, пока он был занят в Китае делами. В отличие от отца гуляя по всей стране, ибо отличить маленького ребенка от маленькой китаянки никто бы не смог.
Отец не сообразил, да и, кажется, толком не знал, кто был японец на самом деле. И что раньше я была не сама, а с японцем. И что приставленная нянька даже и не пыталась удержать ту, которую воспитывал наемный шпион-шиноби самого высшего класса – воспитатели и слуги, оставляемые со мной, меня просто боялись.
Ведь я ими правила не юридически, а фактически, я же их и нанимала. А вот отцу сообразить не случилось, что раньше меня удерживал лишь высокий авторитет ночного шиноби, который был для меня наставником и членом клана (ведь я воспитывалась долгое время им именно как его ученик со всеми последствиями и секретами, чего отец и не подозревал).
Короче – я делала что хотела, и слуги относились к причудам своей хозяйки с трепетом.
И вот в один день я сумела, бродя, тоскуя и играя, забрести в настолько охраняемый сад, что и представить страшно. Но, будучи воспитанницей отличного человека и юной отличницей, я даже «не заметила» охрану, сделав это чисто автоматически, задумавшись... Ты делаешь все, в чем достигла навыка и мастерства, так же незаметно, как ходишь или говоришь...
Мне было три года, у меня был жестоко дисциплинированный ум, мастерство шиноби (убийцы и шпиона) – три года с японцем с рождения в жестокой дрессировке не прошли даром. На маленьких детей обычно не обращают внимания, маленькая бродяжка никого не удивляла, китайский за те долгие дни, пока мы были в Китае, я уже выучила в достаточном для понимания уровне, я была защищена умением ниндзя (убийцы и шпиона) и боевым искусством – я делала что хотела.
Это был замечательный сад! Всюду скульптуры, пагоды, золото, качели, горки, даже скамеечка была отделана изумрудами. Я даже чуть повеселела.
Представьте себе нефритовый сад!
Я каталась на качелях, на лодочке, съезжала с горки, ела персики, смотрела на небо... Потом встретилась с мальчишкой, который смотрел на меня, как на чудо, упавшее с неба. Он был разодет, ему было скучно, одиноко и горько. И мы с ним здорово поиграли вместе до умопомрачения. К тому же он здорово дрался. Хотя, против меня он был слаб и старше. И считал меня феей, чудом из чудес. Я сделала ему книксен и показала язык для знакомства, чему он очень смеялся.
Он тоже имел узкие глаза щелочками, как у лисицы, потому я его приняла в клан. Лицо было круглое, лоб выбрит. Нос был маленький, капелькой чуть вниз, и ноздри были видны, крылья носа большие, широкие. Рот маленький. Тонкий. Изысканный. Брови тонкие, но веки большие, изысканные. Вообще он был как фарфоровая девочка – смешной, хрупкий, одинокий. Волосы собраны на голове в пучок.