Как сперли ворованный воздух. Заметки о «Тихом Доне»

Но к ночи загудела гора, взго́лчились на площади вороны, мимо мелеховского куреня прокатила Христонина свинья с клочком сена в пасти, и Пантелей Прокофьевич решил: “Прищемило весну, завтра саданет мороз”. Ночью ветер повернул с востока, легонький морозец кристальным ледком латал изорванные оттепелью лужины. К утру дул уже московский ветер, тяжко давил мороз. Вновь водворилась зима. Лишь посредине Дона, напоминая об оттепели, большими белыми листьями плыли шматочки льдин, да на бугре морозно дымилась обнаженная земля ».

( 4, VI, 75–76 ).

П римеров резкого неприятия автором нового коммунистического порядка и новых хозяев Русской земли в романе не счесть – они и в речи героев, и в авторской речи.

Виктор Балан в статье «Шолохов и другие» пишет: «Сейчас ТД вполне “советское” произведение. Но сравнение его с первыми изданиями хорошо показывает, они несут четкие приметы белогвардейской фразеологии. Постепенно эти неприемлемые места самим Шолоховым или его редакторами изменены на “правильные” или нейтральные выражения».

http://www.philol.msu.ru/~lex/td/?pid=0122931&oid=024

Первым, впрочем, на это обратил внимание М. Т. Мезенцев в своем исследовании «Судьба романов» (1988). Сведем в таблицу некоторые из обнаруженных им примеров:

ТД, 1928 г. : «Станицы и хутора гудели. Вверх ногами летели Советы, и наспех выбирались атаманы».

После 1950 года : «Станицы и хутора гудели. Свергали Советы, и наспех выбирали атаманов».

ТД, 1929 г. : «К концу апреля Дон на две трети был очищен от большевиков».

После 1950 г. : «К концу апреля Дон на две трети был оставлен красными».

ТД, 1937 г . Ильинична видит приближающихся к дому красноармейцев, велит Наталье лечь в постель, притвориться больной. Ильинична разговаривает с красноармейцем :

 « – Тифозная? – Да. – Ну, счастье ее! Была бы здорова, мы бы ее распатронили. И улыбаясь, вышел из кухни».

После 1950 года : « – Тифозная? – Да. Красноармейцы поговорили о чем-то вполголоса, покинули кухню».

Если всё это писал Шолохов, то он и впрямь – скрытый враг советской власти, всей душой ненавидящий и маркситскую идею, и русских ее меченосцев – большевиков. Классовый враг, засланец из стана белых, контрреволюционер, который оказался столь хитер, что сумел провести Сталина, сумел более полувека морочить не только трех генеральных секретарей, но и все прогрессивное человечество.

Итак, в случае с Шолоховым приходится выбирать между Сциллой и Харибдой: или юный «продработник» присвоил чужую, доставшуюся ему на полях боев за мировую коммуну  рукопись, и с помощью старших товарищей, как сумел, приспособил ее для нужд коммунистической революции, или даже имени Шолохова не должен поминать уважающий себя коммунист. Потому что рукописи Шолохова – это рукописи матерого и последовательного врага всего советского.

Паллиативы Феликса Кузнецова и Николая Скатова в конце концов привели к парадоксальной ситуации: ничуть не сочувствуя ни Шолохову, ни коммунистической идее, мы вынуждены защищать право Шолохова на его убеждения от медвежьих услуг двух его адвокатов, бывших директоров ИМЛИ и ИРЛИ. Их эффектный тезис (шолоховские рукописи «Тихого Дона» обнаружены, значит, «Тихий Дон» написан Шолоховым) при чтении рукописей оборачивается против их же подзащитного.

Линия самозащиты самого Шолохова, обвиненного в плагиате еще в 1928 году, сразу же после выхода первых частей романа, была куда умней. В 1939 году перед лицом своих партийных товарищей писатель и вынужден был признать: да, была трофейная сумка, а в ней брошенная на поле боя вражеская рукопись. И он, Шолохов, распорядился ею во славу партии большевиков и всего СССР.

С позиций сегоднящнего дня может показаться, что на XVIII съезде ВКП(б) молодой член ЦК выступал в не вполне адекватном виде – то ли расхвастался, то ли просто пьян.

На самом деле он защищался. Защищался весьма умело и впрок от будущих своих могильщиков Кузнецова и Скатова.