Как сперли ворованный воздух. Заметки о «Тихом Доне»

Авторское неприятие большевиков и большевизма сквозит почти на каждой странице, где появляются люди «нового мира»: « На бочонок вскочил высокий, без фуражки, с наголо остриженной головой казак, член полкового ревкома ».   Далее по рукописи: « Голо остриженная, шишкастая, как дыня-зимовка голова его по змеиному вертелась на тонкой шее » (4/111). (Подчеркнуто в рукописи и в издании изъято.) Продолжение по изданию: « Он горячо призывал казаков не подчиняться душителю революции генералу Корнилову, говорил о гибельности войны с народом… » (ТД: 4, XVII, 167–168).

О балтийских матросах-большевиках, идущих через Дворцовую площадь агитировать казаков бросить позиции у Зимнего: « матросы… шли по двору с деланно-развязным видом » (4/118). Практически в таком виде это вошло и в издание.

Но вглядимся в портрет одного из них:

«– Мы вас будем сопровождать! Нечего, братишки, сомневаться, мы вам не враги, и петроградские пролетарии вам не враги, а враги вот эти... – Он ткнул отставленным большим пальцем в сторону дворца и улыбнулся, оголив плотные злые зубы » (ТД: 4, XIX, 178). Как ни странно, но в печать протекло и это: карикатура была принята за плакат.

О тношение к основателю марксизма в «черновике» просто издевательское:

«– Карл Маркс? – подсказал Штокман, ежась в улыбке.

– Во-во!.. Он самый Карла Маркс... » (2, IX, 163).

Но по рукописи: «… Карла Марс » (2/31).

(Переводя с языка народной этимологии на язык поговорки – мал, да удал , ведь это тот самый карла, который развязал в человечестве гражданскую войну.)

Единственный из большевиков, о ком в «черновиках» романа ни одного худого слова, это «железобенновый» (по определению Фадеева) Бунчук. Бывший казак Бунчук – большевик и дезертир, ставший идейным палачом. Он сам, еще в августовские дни 1917-го, расстрелял товарища, а после как член ревтрибунала сам еженощно командует «пли!», очищая землю от тех, кого он считает «нечистью». Наконец, и сам будет расстрелян теми, кто полагает, что нечисть, – это Бунчук и ему подобные. Не нами замечено, что линия Бунчука и его возлюбленной пулеметчицей Анной Погудко не пересекается с линиями героев «Тихого Дона», и может показаться, что это все вставные эпизоды, написанные рапповским пером литературного «негра». (Если это и не так, то все же надо полагать, что именно эта линия подверглась радикальной редактуре).

Добавим, что в отличие от Шолохова автор начального текста считает казаков особой российской национальностью. По изданию: « Свое, казачье, всосанное с материнским молоком, кохаемое на протяжении всей жизни, взяло верх над большой человеческой правдой » (4, IV, 48). Однако в рукописи: « Свое, казачье, национальное , всосанное с материнским молоком …» (4/33)

По изданию: «… увязывает казачье с большевистским » (4, XII, 122).

По рукописи: «… увязывает национально-казачье  с большевистским » (4/87).

В рукописи и этот казакоцентризм , и попытка восприятия белого движения как движения для казачества национально-освободительного, вполне очевидны.

По изданию: « Час спустя Каледин, донской атаман, выступал перед затихшей аудиторией с «Декларацией двенадцати казачьих войск » (4, XIV, 136). Однако в рукописи: «… с исторической   декларацией  двенадцати казачьих войск » (4/94).

Никакой иронии в словах «историческая декларация» не звучит. Слышно лишь дыхание сочувствующего (и сочувствующего горячо) современника, уверенного, как и Каледин, что армия и казачьи войска должны спасти Россию от распада и большевизации.