Как сперли ворованный воздух. Заметки о «Тихом Доне»

А вот из четвертой части: « потушил керосинУвую  чадившую лампочку » (4/9); Реплика Валета: « С четырнадцатого не вылазию из окоП » (4/20); « на широком размете оленьих ро г » (4/60); « среди большевиком » (4/62); « в глазах   замигали веселые свЯтлЕчки » (4/68); « стонАЯ   от хох ота » (4/68); « по подмостяХ  торопливо сводили лошадей » (4/69) « казачЬий  разъезд » (4/77); « завяВшие … цветы » (4/77); « твердым, обветрЕвшим  /?/ голосом » (4/78; в издании « обветрИвшим », но правка не спасает); « две равнозначУщих  стороны » (4/88); « на ступенЬчаПую  высоту » (4/113); « свое оТДуловато е масляное лицо » (4/114; видимо, от слова «дуло») и вновь « мясистость оТДуловатых  щек » (4/115); « по наполЕНовски  дрыгая затянутыми в краги икрами » (4/115; образовано от полена, а не от Наполеона); « в угоду вр агов » (4/110; то есть « в угоду врагам »); « примащиваясь  поудобнее » (4/122; в издании выпущено); « По нем ударили залпом … » (4/122; то есть « по нему »); « – А ты думал мы оПознались ? » (4/126; вместо « обознались » – 3/22).

Чрезмерная концентрация описок и говорит о хроническом невнимании писца, не утруждающего себя тем, чтобы вдумываться в смысл копируемого им текста. Но подобных примеров – сотни и сотни, и потому это не просто описки, а свидетельства глоттофофии – паталогического страха перед, казалось бы, родным языком. Однако речь, как нам еще предстоит убедиться, не о родном, а о чужом Шолохову языке – экспроприированном, украденном вместе с чужой рукописью. Это ненавистный язык классового врага – язык казачества. Наконец, это язык того образованного в « ниверситутах » (« бла–а–родного !») беляка-золотопогонника, чьей трофейной «полевой сумкой» в середине 1920-х столь лихо воспользовался косивший в Москве под казака юный «иногородний» пролетарий.

П роиллюстрируем представления Шолохова о русском синтаксисе и (частично) о роли знаков препинания:

« Шел мимо косорукий Алешка Горбатов <…> очень даже понятно за что жалует Степан свою бабА » (1/49); « Снег игольчатый и рыхлый падал гроздьями осыпая закутанную Аникушкину женА » (2/40); « лошади храпя и нюхаЮ воду » (2/67). « Пантелей Прокофьевич сунул ГригориЙ мерзлую руку …» (2/84; надо « Григорию »); «… пальцами дрожащими, измазанными в химические чернила » (2/91); « Воняло пригорелой сажей и погребныХ затхлым душком » (3/24); « Версты полторы от них виднелась деревушка » (3/26); « Расстояние разделявшИе их заметно сокращалось » (3/47); « Развернутые мадьярские   эскадроны отступали в беЗпорядке, уничтожаемые фланговым пулеметным огнем, преследуемыЙ казаками » (3/69; впрочем, в последнем случае с запятыми все в порядке); « холодная россыпь осенниЙ звезд » (3/110).

Это не описки. Это свидетельства копирования, причем копирования самого примитивного: писец с таким трудом разбирает оригинал, что ему просто некогда думать о строении фразы. Он выхватывает текст шипками – по слову, по два, а порой и по одному слогу…. Одни и те же слова в «черновиках» написаны то правильно, то неправильно. И это не исключение, а шолоховская норма. Он пишет то с «ё», то без оного (системы нет), то на одной странице дважды « из-под » (2/40; так и на 4/41, 4/93), то « из под » (2/43, 2/67; 4/35).

И хотя роман наполнен диалогами, Шолохов почти никогда не пользуется таким знаком как двоеточие. (Но все же иногда механически его воспроизводит.)