Как спасти жизнь

Свадьба завтра, и, хотя по традиции нам, вероятно, следует провести сегодняшний вечер порознь, мы с Керри оба находимся в хосписе. Оранжевый закатный свет падает на кровать, но не добавляет красок маминому лицу. Судя по изменениям, которые потребовались в назначаемых ей лекарствах, и по выражению ее лица, когда она думает, что я не вижу, ясно, что хуже ей становится быстрее, чем мы рассчитывали.

Во вторник я даже засомневался, что мама доживет до свадьбы. Часть меня хочет остаться рядом с ней сегодня вечером именно из-за этого – на всякий случай. Но если Смерть действительно похлопает ее по плечу, я думаю, мама сразу же пошлет ее подальше, потому что сейчас не время. И даже Смерть не посмеет спорить с моей матерью.

Что-то разбудило ее. Она кивает.

– А вот и вы оба. Хорошо. Мне нужно с вами поговорить, и это серьезно.

Мы знаем ее похоронные планы вплоть до последнего цветка. Трудно представить, что еще можно обсудить.

– Мы слушаем, – говорит Керри.

– То, что ты сделала для меня, выше всяких похвал, – мамин голос мягкий и хриплый, но ее акцент становится сильнее, потому что она устала или накачана наркотиками. Прямо сейчас это настоящая жительница Глазго, каковую ее мать (настоящий сноб!) настойчиво пыталась выбить из дочери линейкой. – Но я должна знать, что ты делаешь это не только ради меня.

– Мама… – начинаю я, глядя на Керри в поисках поддержки.

Пауза.

– Керри? – нарушает тишину мама. – Послушай, я всегда хотела увидеть вас вместе, это ни для кого не секрет. Но ты не обязана проходить через это, пока не будешь совершенно уверена, что Тим – тот мужчина, который тебе нужен. Иначе я стану преследовать тебя!

Я думаю о том, что она сказала во время ланча в Альфристоне, о том, что я ничто без Керри. Смягчилась ли мама – или теперь она больше думает обо мне?

Пока сохраняется тишина, страх окутывает меня, точно дым.

– Мам, ты не возражаешь, если мы выйдем и поговорим наедине?

Керри поднимает руку.

– Нет, Тим, все в порядке, – ее взгляд прикован к моей матери, так что я вообще не могу читать по ее глазам. – Элейн, ты знаешь, что у нас с Тимом были свои взлеты и падения. Живя с нами в одном доме, ты вряд ли могла не заметить наши трудные времена. Мы отдалились друг от друга, но теперь снова срослись. Теперь я вижу, что любовь – это не большие драмы или ежечасные пылкие признания. Это то, что мы делаем каждый день друг для друга, маленькие проявления доброты. Мы доверяем друг другу. Неприятных сюрпризов больше нет. Только хорошие, например, то, как он изменился, когда ты заболела.

Мое сердце замирает. Все будет хорошо.

Мама все еще хмурится.

– Он хороший мальчик. В основном. Но я не слышу особой страсти, девочка. Ты уверена, что не пожалеешь?

Зачем давить на нее, мам? Я раздосадован из-за того, что она облегчила Керри задачу отменить все это. Она должна ставить на первое место меня!

Керри качает головой.

– Мы с Тимом оба знаем по нашей работе, что никогда нельзя быть уверенным на сто процентов. То, что случилось с тобой, тоже доказывает это. Но мы с Тимом счастливее вместе, чем порознь.

Она вообще не ответила на мамин вопрос.

Та закрывает глаза, и мне начинает казаться, что она заснула. Однако она резко открывает их.

– Этого достаточно?

– Для меня – да, – Керри протягивает руку, чтобы взять мою. – И если этого будет достаточно и для Тима…

Я отвечаю «да».

Я снова говорю «да» на следующий день, и все происходит именно так, как я себе представлял.

Лучше! Потому что я знаю, как мне повезло, что это вообще происходит.

Три дня спустя я сижу у маминой постели, а промежутки между ее вдохами становятся все больше и больше, и я говорю ей, что она может уйти. Не знаю, слышит ли она меня, но примерно через час после этого ожидание следующего вдоха длится и длится, пока я не осознаю, что она ушла.

Какое-то время я никого не зову в комнату. Просто держу ее за руку.

– Спасибо, мам. За то, что верила в меня, даже когда не должна была. И сражалась за меня. И боролась со мной, когда думала, что я поступаю неправильно.

И я прощаю ее, хотя и не могу произнести эти слова вслух:

«Я прощаю тебя за то, что ты винила меня в своей болезни и в уходе папы, поскольку знаю: это была не только ты, но и болезнь и то, что сделали твои собственные родители. Я прощаю тебя за то, что ты злилась. И за то, что давила на меня сильнее, чем я когда-либо давил на себя».

Если бы она этого не сделала, я не был бы тем человеком, каким являюсь, тем, кто становится лучше.

Похороны организованы заранее, все, что требуется – это один звонок.

Я даю волю слезам. Теперь мне не нужно притворяться, ее здесь больше нет.

2 мая 2005 года 42. Джоэл

Все, что я пытался сделать для своего сына с тех пор, как он появился в моей жизни, меркнет по сравнению с тем, что он сделал для меня.