В своем обещании сексуального блаженства названия косметических препаратов показались мне бесстыдно откровенными. Они поднимают и укрепляют дух, они возбуждают. От них заливаются румянцем щеки. Сверкают глаза. Возникает ощущение молодости. Они приготовлены на гормонах, плаценте, маточном молочке пчел. Все живительные соки, все человеческие радости, которых не хватало этим женщинам в жизни, они восполняли за счет содержимого баночек и пузырьков. Неудивительно, что они готовы были платить по двадцать долларов за унцию пудры и по тридцать — за полунции гормонального крема. Разве это цена — за блаженство? Разве это деньги — за любовный экстаз?
Обычно после свиданий с Джеффри я пребываю в приподнятом настроении, но на этот раз меня охватило отчаяние. Внезапно я поняла, что можно хоть каждый день встречаться с любовником, но удовлетворения это не принесет. Адюльтер — не выход, а лишь способ на время отвлечься от забот.
Чтобы собраться с мыслями, я всю дорогу шла пешком — сначала на встречу с Джеффри Робертсом (почти сорок кварталов к центру), а потом обратно, к Мэдисон-авеню. Джеффри работает допоздна и ждет меня у себя в конторе. Он и не подозревает, что у него есть двойник, вторая половина моего, так сказать, двойного Джеффри.
Они совершенно не похожи друг на друга. Джеффри Раднер — еврей, у него каштановые волосы, высокая и тощая фигура, смуглая кожа и борода. Джеффри Робертс — протестант англо-саксонского происхождения, пухлый и розовый, как поросенок. Он южанин до мозга костей и очень простодушный человек. Близость со мной дает Джеффри Раднеру отсрочку от смерти. С Джеффри Робертсом мы почти не занимаемся любовью, хотя он и любит меня с упорством, достойным Пирама и Фисбы. Долгие годы я считала, что нас с ним связывает какая-то невидимая нить. Через некоторое время после нашего знакомства он с семьей уехал в Южную Америку, и мы стали писать друг другу длинные умные письма. Почти что любовные послания. Или послания о любви к литературе. Джеффри — несостоявшийся поэт. Он работает в рекламном агентстве, где сочиняет рекламу косметики. Красивые баночки и пузырьки, которыми пестрит «Блумингдейл», — это его поэтический экспромт. То есть, конечно, не он их создает — это делает только Бог (или Элизабет Арден). Он дает им имена. Он — Адам гормональных кремов и губной помады, первобытный поэт карандашей для глаз и накладных ресниц. Босоногий пастушок с фальшивым румянцем.
А тогда я влюбилась в его письма. Он так хорошо писал, что казался мне красавцем, — ведь иногда и дикторы радио кажутся нам красивыми только потому, что нам нравятся их голоса. Конечно же, перед его отъездом в Бразилию я видела его, видела его веснушки, его голубые бусинки-глаза под короткими белобрысыми ресницами. Но письма его были так хороши, что я забыла его лицо. Два года длился наш заочный роман в письмах. Романтическая история в духе Ричардсона, почти восемнадцатый век. А потом он вернулся. Увидев вновь его свиное рыльце, я не смогла его полюбить. О, мне было так неудобно. И очень стыдно. С моей стороны это было крайне недемократично. Но разве бывает демократичная любовь? К сожалению, в нашем несовершенном мире существует полное несовпадение взглядов. И невозможно предсказать, что станет причиной любви: чуть-чуть кривая улыбка, слегка удлиненные передние зубы или то чувство, которое лавиной нарастает в тебе, когда щеку твою нежно щекочут волосы на его широкой груди. Мне очень жаль. Это придумано не мной. Я обязательно исправлюсь — в следующий раз.
И все-таки я