Как спасти свою жизнь

Квартира Холли — это святилище. Вот таким должен был бы быть кабинет психоаналитика. Еще один чердак в моей жизни, на этот раз в самом начале 5-й авеню, — к нему ведет узкая темная лестница. Но когда входишь в квартиру, на тебя неожиданно обрушивается свет и откуда ни возьмись возникают простор, воздух и причудливые силуэты растений. Вечерний свет, проникающий сквозь застекленную крышу, освещает джунгли из папоротников; на бесчисленных подставках под люминисцентными лампами, которые автоматически регулирует специальное реле, растут африканские фиалки. По обе стороны посыпанной искусственным гравием дорожки, отделяющей жилое помещение от кухни, зреют и благоухают авокадо, лимоны, гардении и кумкваты. Как ей удается выращивать все это тропическое многоцветье в мрачном, закопченном Нью-Йорке, ума не приложу. Правда, подозреваю, Холли выращивает их потому, что только благодаря этому и живет. Благодаря своим растениям и картинам, которые закрывают все свободное пространство на стенах.

Как определить ее стиль? Что-то среднее между Джорджией О'Киффе и Френсисом Бэконом? Не совсем. Холли единственная в своем роде. Она умеет как-то по особому взглянуть на простые вещи, которых мы подчас даже не замечаем. Она наделяет их волшебными свойствами и заставляет нас увидеть их глазами Блейка — или самого Господа Бога. Наверное, такой же могла бы стать и я, будь у меня побольше таланта и не откажись я в двадцать лет от карьеры художника из страха, что придется конкурировать с матерью. Каждое полотно Холли — один из моих ночных кошмаров. И это поразительно. Дело в том, что все мои друзья утверждают, будто в своих стихах я выражаю их сокровенные мысли и чувства, Холли же, напротив, в каждой своей картине передает мою внутреннюю жизнь.

Холли — высокая, стройная, пышущая здоровьем женщина с копной курчавых каштановых волос и маленьким ртом, который чаще всего имеет какое-то кислое выражение. Она не полнеет, потому что стоит ей впасть в депрессию, как она просто перестает есть и худеет до тех пор, пока аналитик не начинает пугать ее тем, что положит в больницу. Она и ее растения питают друг друга живительными соками. Она и держится только за счет кислорода, чая из трав и таблеток валиума. Часто с удивительной страстностью Холли рассказывает мне, насколько идеально устроен папоротник, этот древнейший представитель растительного мира. Он сам себя кормит, сам себя удобряет, имеет автономную систему размножения и практически бессмертен. Или хотя бы какая-то его часть. Я никогда в жизни не встречала человека, который мечтал бы родиться растением, но в устах Холли эта идея звучит заманчиво.

Дверь открывается, и я попадаю в ее объятия. После долгих лет в протестантском интернате, где воспитанницам прививали чопорность и холодность, Холли только недавно научилась обниматься, поэтому обнимает всех подряд. Меня больше всех. И мне это нравится.

Над фиалками горят люминисцентные лампы, но остальное помещение погружено во мрак. Мягкие заросли папоротников тянутся к серебристому свету, льющемуся с потолка.

— Входи скорей, — говорит Холли. На ней широкий в восточном стиле халат, который она сшила сама. От нее исходит аромат сна, уюта, домашнего тепла и едва уловимый запах духов «Гардения джунглей». Я сажусь в кресло-качалку, согнав кота по кличке Симор и скинув несколько самодельных подушек.

— Откуда ты, черт возьми, взялась?

— Я обедала с Джеффри Робертсом.

— А, с этим салагой…

— Он очень милый. И такой несчастный…

— Я бы тоже была несчастной, если бы жила в Гринвиче, в населенном призраками доме с безумной женой… Господи, ведь она у него явно не в себе…

— Он собирается с ней развестись.

— А ты, никак, собираешься его спасти. Тогда дай я приму валиум и завалюсь спать.

— Нет, Холли, с чего ты взяла? Я его не люблю, я хочу сказать, в этом смысле, хотя иногда мне очень хотелось бы его полюбить. Но и Беннета я больше выносить не могу.

— Ну, ведь это не значит, что тебе нужно уйти от него к другому мужчине. Есть люди, которым нравится одиночество. И, я тебе скажу, это не страшнее смерти.

Я оглядываю гнездышко Холли, которое, несмотря на погашенный свет, все равно кажется теплым и уютным. Лучше бы я весь день просидела здесь, вместо того чтобы в поисках спасения шляться по Нью-Йорку. Ведь чем я занималась целый день? Гретхен, Хоуп, доктор Шварц, Джеффри Раднер, Джеффри Робертс. И вот теперь я здесь. И все только ради того, чтобы не идти домой, к Беннету. Да, это последняя черта, дойдя до которой, брак уже нет смысла спасать.

— Ты знаешь, Холли, я, главное, сама не могу понять, почему я так обозлилась на него. Я хочу сказать… у меня у самой были мужчины. Да иногда я просто мечтала, чтобы он завел интрижку, — тогда, по крайней мере, я бы поверила, что он живой человек.

Холли в замешательстве.

— О чем ты говоришь?

— Ты помнишь, я звонила тебе сегодня утром?

— Так ты имеешь в виду ту бабу, которая была у него в Европе?

— И потом здесь, когда мы вернулись домой.

— Я считаю, что с его стороны просто бесчеловечно сказать тебе об этом именно теперь.